Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Сергий кончал мыть руки и платье. Строго, дабы не смущать бабу, расспросил ее (хозяина и старшую дочерь у нее свели литвины), дав отдохнуть, проводил роженицу с сынами до ближайшей деревни, устроил на ночлег, а потом велел добираться до владычной Селецкой волости, где находился странноприимный дом и можно было перебыть первые, самые трудные месяцы, нанявшись хотя бы в портомойницы, ежели ее мужика к той поре не воротят с Литвы по перемирной грамоте.

Уже распростясь, уже вновь выйдя на дорогу, он вдруг улыбнулся сам себе, помыслив, что ныне совершал для безвестной бабы то, чего, как величайшей награды, добиваются от него видные бояре московские и даже сам князь, и что малыш сей вряд ли когда узнает, что его восприемником был знаменитый радонежский игумен.

Пахло весной, мокрой хвоей. Повсюду густо лезли из земли подснежники, и солнце, снизившись, почти цепляя за игольчатые вершины дальнего леса, золотило ему лицо.

Речка, раздувшаяся по весне, весело урчала, ворочая коряги и колодины. Прибрежные кусты стояли по колено в воде. Сергий долго искал переправу. Наконец, ловко пройдя по поваленному дереву и замочив лишь лапти, выбрался на тот берег.

Пустыньки не было. На месте часовни и келий валялись головни да высило несколько обугленных, сваленных друг на друга бревен. Он осмотрелся по сторонам, вынул топор, постучал обухом по дереву, будя лесное дремучее эхо, втянув носом, пошел на запах дыма.

Братья-иноки, завидя Сергия, встали и растерянно поклонили ему, не ведая, кто перед ними, но по незаметным для невегласа приметам угадав, что путник не простой мних, но муж в высоком сане. А когда Сергий, не называя себя, вопросил о Мефодии, почти уже догадали, с кем говорят.

Часовня для спасенных икон была устроена братьями в дупле дерева. Для себя они соорудили шалаш из лапника и хвороста, куда заползать надо было ползком. Хлеба у братьев не было, питались толченою корой, кислицей и прошлогодней клюквой, а Мефодий, сообщили они, ушел в Москву за подаянием. Сергий дал братьям по сухарю и одну рыбину на двоих, сам отведал сладкой прошлогодней клюквы и, сотворив молитву, залез вместе с братьями в шалаш. С утра принялись за работу.

У братьев нашелся еще один топор и большой нож – косарь. Сваленные дерева шкурили косарем, ворочали вагами. Сергий работал, не тратя лишних слов, и остановил помолиться и пожевать хлеба только в полдень. Оба брата были толковые, дельные мужики. Сергий после дня работы с ними молча одобрил выбор Мефодия. Келью рубили в укромности и ближе к воде, как указал Сергий, часовню, как он же объяснил братьям, надобно было, напротив, поставить подалее, бережась от огня, и выше, на сухом месте. В первый день повалили сорок дерев и устроили катки. К тому часу, когда воротился Мефодий, притащивший с собою два мешка ржаных сухарей, несколько сыров, мешок сушеной рыбы и горсти четыре изюму – почти насильный дар кого-то из сурожских гостей (ему дали коня и провожатого, довезти даренья до места), – келья стояла, доведенная почти до потеряй-угла, ладно и красовито срубленная, опрятно промшенная, хоть и из сырого лесу, а Сергий вырубал курицы и переводы для будущей кровли.

Они троекратно расцеловались с Мефодием. Снедное пришлось-таки кстати, сухари и рыба у них давно уже кончились, а собирать клюкву на дальнем болоте было недосуг. Серебро же Сергий велел убрать в кожаный кошель и больше не разговаривал о том, пока не окончили келью и не надели охлупень на крышу. Вчетвером – это было как раз необходимое число тружающих для всякой плотницкой работы – дело пошло много резвее. Поставивши келью, заложили основание для новой часовни, и тут Сергий, постигнув, что работа теперь будет доведена до конца, повестил Мефодию, что уходит и надеется, что тот ныне успешно довершит устроение обители.

– А серебро, брате, отдай тому, кому оно нужнее! – сказал он на прощанье Мефодию. – В годину бедствий инок сам должен помогать тружающим!

Мефодий только тут понял вполне урок Сергия и, стыдясь, опустил голову.

– Каждый из нас слаб, ежели одинок! – задумчиво изронил Сергий. – Пото и надобен общежительный устав!

Мефодий не спросил, почто тогда учитель, начиная свой подвиг, долгое время жил в лесу в одиночестве и водил дружбу с медведем. Это было искусом, испытанием, долженствующим отделить зерно от половы. Инок обязан жить в стороне от мирской суеты, но не в стороне от мира. Впрочем, о войне, о заботах боярских и княжеских они не заговаривали вовсе. Сергий как-то умел всегда отодвигать суетное от вечного, и в его присутствии многое вроде бы важное оказывалось неважным совсем.

Глава четырнадцатая

А меж тем война продолжалась и велась всеми доступными способами, вплоть до самых непристойных. Михайло Тверской в борьбе за утерянный ярлык послал в Орду своего старшего сына Ивана. Московиты стараньями своего посла Федора Кошки купили Иванушку, тверского княжича, предложивши Мамаю неслыханную по тем временам сумму в десять тысячей серебра.

– Мне ить и самому пакостно стало, когда ево на такое дело согласил! – признавался Федор Кошка спустя время.

Наследник тверского княжеского дома был привезен на Москву и «всажен в полон на митрополичьем дворе». Того потребовал сам Алексий, боясь за жизнь тверского наследника: случись с княжичем какая беда, от одних покоров погибнем!

Вновь шли пересылы с Литвой и далеким Цареградом. Из Орды то и дело являлись к Алексию тайные соглядатаи, сообщая о всех извивах татарской политики. В конце концов Михайло Тверской, не дождав действенной помочи от ордынцев, уступил князю Дмитрию, согласился заключить мир, отдать захваченные города и выкупить сына, о возвращении коего думал со страхом: кого он увидит перед собою, получивши сына назад? Да, я понял, чего стоит Мамай! Но чего стоишь ты, великий князь московский! Однако в захваченных тверичами городах творилась смута, вплоть до убийств тверских наместников, жители тянули к Москве, и это обессиливало тверского князя паче всего. Мир был наконец заключен[49], пленные с обеих сторон отпущены, и Михайло вывел своих наместников из захваченных городов. «И бяшеть тишина и от уз разрешение христианом», – писал летописец, не предполагавший, как и никто иной, что ровно год спустя борьба вспыхнет с новою силой, что сын последнего тысяцкого Иван Вельяминов с неким Некоматом-брехом побежит в Тверь, а потом в Орду за новым ярлыком для князя Михайлы, после чего Дмитрий совершит совокупными силами всех низовских князей победоносный поход под Тверь,