Посторожишь моего сторожа? - Даяна Р. Шеман

— Что, правда? — отчего-то захихикал кузен. — А что было дальше?

— Она думала, это я решаю судьбу ее мужа. Она… спросила, хочу ли я ее и готов ли отпустить его, если она станет моей любовницей.

— Так, и что? Она хоть красивая была?

— Я… не знаю.

Нетерпеливо кузен переспросил:

— И чем вы закончили? Как она была?

— Никак. Она… я объяснил, что ничем не могу помочь, и она ушла.

— Что? А сколько ей было? Старая, что ли?

— Нет. Нашего возраста… — И с пьяным вызовом он спросил: — Я что, должен был обмануть ее?

— Нет, но…

— Как бы ты поступил на моем месте?

— Я бы согласился, — без колебаний ответил кузен. — Если она хочет, почему я должен отказываться? Я ее не заставляю. Но к чему мое мнение? Ты не спишь с женщинами, Берти. С этим успехом она могла домогаться монаха.

Он разозлился. Заметив его злость, Альбрехт откинулся на своем стуле, словно пытаясь увеличить дистанцию.

— По-твоему, я не могу спать с женщинами?

— Э-э, я этого не говорил. Я озвучил факт, который…

— Кто тебе сказал, что я с ними не сплю?

Альбрехт нервно рассмеялся и проглотил остаток из стакана.

— Ну… никто. Извини, Берти. Ты наверняка с ними спишь. Ты мужчина… а все мужчины спят с женщинами. Кроме Аппеля, но его мы не считаем, он не мужчина. А ты…

— А что значит быть мужчиной?

— В каком смысле?

— В… моральном. Кроме женщин.

— Хм, это значит быть решительным, безжалостным к врагам. Это… уметь брать все, что тебе хочется, и не важно, на что пойти во имя желаемого. Это… знать, что власть в твоих руках и не бояться ею пользоваться. А что?

— Понятно.

— Тебе хватит, Берти. Давай закончим, а? Давай я отвезу тебя домой.

— Я сегодня ударил женщину. Это мужской поступок?

Тот размышлял, одеваясь и доставая ключи от машины.

— Иногда… это вынужденное действие, — решился ответить Альбрехт. — Иногда женщины нарываются на то, чтобы им врезали.

— Я не знаю, что такое — быть мужчиной. Альбрехт, я не понимаю. Я… не пьян. Честно, Альбрехт. Я…

— Сейчас я отвезу тебя домой. Хорошо? Ты устал. Поехали, Берти, умоляю тебя.

Но в машине Альберт пересказывал нынешний день, как он боялся и скольких усилий стоило прикрываться безразличием. Кузен же его решительно не понимал, чего от него хотят.

— В этом есть что-то… неправильное. Меньше всего мне бы хотелось причинять кому-то боль. В первую очередь слабым и… женщинам. Я… не знаю, как мне поступить.

— А меня зачем спрашивать?

— Я запутался! Я… очень хочу к Кете.

— Нет-нет, хватит! — запротестовал Альбрехт. — Оставьте свой романтик себе! Ничего не знаю!

— Я запутался. Я… не знаю… Я… жил с мыслью, что быть мужчиной ужасно. В смысле… что быть мужчиной — это быть сильным, безжалостным, не бояться, как ты говоришь, делать больно… Не бояться брать, что хочешь, ломать чужое сопротивление, ломать все на своем пути. Любить партию и «Единую Империю». Не слушать возражений. Ни в чем не сомневаться. Подчиняться силе сильнейших и показывать силу тем, кто слабее меня. А я… у меня не получается. Я не сильный, не жестокий, я просто…

— Ты такой же, как я, — ответил Альбрехт, — просто не хочешь признаться в этом самому себе.

— Я боюсь сломать кого-то, я боюсь сломать Кете, я боюсь… что не смогу…

— Значит, ты знаешь, что способен на это. Не знаю, Берти, я не понимаю тебя. Мне… Мы приехали. Берти… Берти!

Останавливая его, Альбрехт положил руку на его рукав.

— Берти, в партии и… сейчас нет места нытикам. Ясно? Если не хочешь неприятностей… нужно хорошо работать и заслужить уважение в партии. Мне можешь говорить, как захочешь, но… ты сильный, решительный, смелый и любишь партию… Ясно? Если ты не научишься, ты плохо кончишь.

— Я знаю. Таковы новые правила. Я запомню.

Я люблю партию, я люблю «Единую Империю», я люблю партию… Мне нужно работать и молчать, и работать, не спрашивая, зачем это нужно. Но зачем это партии, во имя чего?

Он не хотел говорить с Марией о случившемся, о том, чем занимаются его знакомые, о политике, как бы ни было это важно им обоим. Мария знала, что ему снятся кошмары, но не выспрашивала, что именно является к нему по ночам. Проснувшись, услышав, что он стонет во сне, она прибегала к нему с лампой и трясла его, пока он не просыпался; приносила ему воды, старалась позаботиться о нем, все так же ни о чем не спрашивая, а из единственной потребности помочь ему как не чужому человеку. Заметила она, к собственному огорчению, что Альберт с меньшим желанием ходит на работу, и кое-что стала понимать, обнаружив служебную записку в его костюме: «Министр-президент и глава тайной полиции взяли на себя руководство всей полицией страны. По высочайшему приказу все документы, относящиеся к операции последних двух дней, должны быть немедленно уничтожены. Об исполнении приказа доложить». За ужином она притворилась, что ничего не знает, и Альберт, к счастью, не заметил, как ей тревожно и не по себе.

Чуть более чем через месяц газеты вышли уже с траурными рамками, сообщая, что 2 августа, в девять часов утра, умер последний человек, сдерживавший амбициозность партии. Рассказы о прославленной жизни умершего опубликовали все главные газеты, близ них печатались воспоминания воевавших с ним офицеров или знавших его по государственной службе, и тут же, обязательно, — письмо президента, в котором он передоверил свой пост нынешнему главе правительства и единственной партии в стране. Армия приняла присягу новому главе страны уже через полчаса после смерти прежнего.

— Тут написано, — не отрываясь от газеты, сказала Мария, — что войска «шумно ликовали». Какая любопытная формулировка, особенно если учитывать, что в вашей армии это не принято. Как это все случилось?

— Стоит ли из-за этого волноваться?

— Тебя не волнует, что творится что-то странное? Ты читал присягу?

— Чего ты хочешь? — утомленно спросил Альберт.

— Твоего мнения. «Клянусь беспрекословно повиноваться…».

— Обычная имперская клятва. Если армия не хочет быть оттеснена партийными «толпами», ей нужно клясться, в чем ей скажут.

— Мне неспокойно, — заявила Мария.

— Так поезжай к Катерине.

Она обиженно скривилась и не говорила с ним несколько часов — он посмел напомнить, как она сама посылала его к Кете, если он чем-то был недоволен. В установившемся молчании он размышлял, стоит ли бросить работу и, может быть, уехать в Мингу, но затем отбросил эти мысли. После «испытательного» от него не требовали ничего, что