Фернандо Магеллан. Том 3 - Игорь Валерьевич Ноздрин

слабо мерцающим звездам угадывалась зыбкая граница земной стихии и царства ангелов. Если пристально смотреть на нее, замечалось слабое движение, словно кто-то спускался и поднимался по лестнице Иакова с крохотными свечками в руках.

– Я не мог предположить, что все так обернется, – продолжил Антоний. – Очень давно сеньор Магеллан подарил мне раковину. Я унес ее в монастырь вместе с веточкой красных кораллов, лежавших у него на камине. По ночам, когда становилось особенно грустно, когда звон колокола напоминал о могилах, раковина возвращала меня к жизни. В ней шумело море, оно звало меня. И я пошел. Но здесь я никому не нужен. Матросы смеются надо мной, туземцы забывают о Господе, как только корабли покидают острова. Даже ты иногда не желаешь разговаривать со мной. На земле я бы сделал больше добра, заслужил лучшую долю. Где царство Христа на островах, о котором мечтал капитан-генерал? Где он сам и его друзья? Их плоть съели дикари, а кости лежат не погребенными.

– Ты сам не пытался задержать корабли на Себу, спасти Серрана, – напомнил ломбардиец.

Монах прочитал:

«Кто обрекает своих друзей в добычу, у детей того истают глаза,

Но как быть человеку правым пред Богом; как быть чистым, рожденным женщиною?

Даже луна несветла, и звезды нечисты пред очами Его.

Еще меньше человек, который есть червь, и сын человеческий, который есть моль»

(Иов. 17, 5; 25, 4–6).

– Человек есть моль, – повторил Пигафетта, откидывая голову на бушприт и увязая взглядом в звездах. – Подует ветер – и унесет его неведомо куда; пролетит над свечой – сгорит. Красиво сказано. У тебя особый дар памяти, Антоний.

– Я не заучивал, многое само запало в душу и выходит на свет.

– Я тоже хочу написать книгу обо всем виденном и пережитом, – мечтательно произнес летописец.

– Прекрасная мысль, – похвалил приятель, – ты прославишь нас в веках.

– Посмотри на звезды, они лежат островами, – заметил Пигафетта туманности над головой. – Почему же у каждой свой путь?

– Господь руководит их движением, – провожая взглядом росчерки звездопада, пояснил Антоний. – Вот и мы несемся по жизни, сгорая, – кто звездой, кто молью.

Они молча смотрели на звезды, старались успеть загадать желания, пока не гасли падающие светила. За короткий миг восхитительно прекрасной кончины божьего творения мечты не успевали облечься в фразы, и тогда оба промолвили про себя одно слово «жизнь».

* * *

– Изучаете небо? – услышали друзья голос Альбо. – Сегодня нас ждет тихая теплая ночь.

– Мы говорили о человеческом предназначении, – возвращаясь со звезд, сказал Пигафетта.

– А я второй день думаю о шпаклевке, – признался Франсиско, подсаживаясь к ним. – Здесь нет смолы, пригодной для судов. Нужна вязкая, прочная смола, нужен вар.

– Разве наш уже кончился? – спросил рыцарь.

– Одна часть утонула с «Сант-Яго», вторая уплыла в Испанию на «Сан-Антонио», третья давно использована. Мы надеялись найти смолу на островах, да, видно, ошиблись.

– Что же делать?

– Будем искать.

– В городе?

– Завтра Элькано отправится на берег – он знает толк в этих вещах.

– Сегодня ты с Жуаном принимал послов Сирипады. Зачем они приплывали?

– Зовут его с сыном во дворец.

– Что ответил капитан?

– Третий раз отказался, обещал прислать Хуана с Баррутией.

– Я бы не рискнул… – покачал головой священник.

– Почему?

– Мавры слишком настойчиво приглашают их к властителю. Нет ли тут подвоха?

– Не знаю, не думал… – Альбо устало улыбнулся, закрыл глаза, прислушался к звукам у костров. Морщинки на лице разгладились, но оно не стало моложе, казалось окаменевшим.

– Сейчас бы спросить Сан-Мартина… – загрустил Пигафетта. – Звезды часто говорили ему правду.

– Он обещал пережить Барбосу, – не открывая глаз, возразил штурман.

– Упокой души их, Господи! – вздохнул францисканец. – Никто не ведает своего конца, «доколе не порвалась серебряная цепочка, не разорвалась золотая повязка, не разбился кувшин у источника, не обрушилось колесо над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он был; а дух улетит к Богу, давшему его» (Еккл. 12, 6–7).

– Андрее чувствовал смерть, – вспомнил итальянец. – Что-то угнетало его, но он не придал этому значения.

– Напрасно… – Альбо шумно втянул тонкими ноздрями воздух. – С берега потянуло теплом, – заметил кормчий, – с каждым днем приближается сезон дождей. Не застрять бы в гавани до следующего года!

– Неужели корабли так сильно прохудились? – удивился летописец.

– Не дотянут до Испании. Хорошо бы найти бухту, где никто бы не мешал заниматься делами.

– Чем плох этот залив? – не понял Пигафетта. – Почему мы напрасно теряем дни?

– Спроси Жуана! – посоветовал Альбо. – Он сейчас в каюте занят «делом».

Священник пропел вполголоса:

«Мертвые мухи портят,

делают зловонной

благовонную масть мироварника;

То же совершает небольшая глупость

уважаемого человека

с его мудростью и честью».

– Верно, – согласился приятель. – Почему ты тихо говоришь о нем?

– Екклесиаст учил:

«Даже в мыслях не злословь царя, не клейми богатого в спальной комнате; птица небесная может перенести слово, пересказать твою речь».

– Раньше я не замечал за тобой трусости, – упрекнул Пигафетта друга, – а теперь ты боишься, что нас подслушают.

– Сеньор Магеллан был другим человеком. На месте Карвальо он бы не послал на берег Эспиносу вместе с Элькано. Каравелла могла лишиться капитана и главного кормчего.

– Святой отец прав, – поддержал монаха Альбо. – Мне тоже это не понравилось. Они нарушили королевские инструкции: нельзя оставлять корабли без старших офицеров.

– Жуан все просчитал – его устраивала любая судьба посольства. Мир с маврами или гибель соперников были одинаково желанны, – решил Антонио.

– Напрасно ты наговариваешь на него, – Пигафетта заступился за капитана. – У Карвальо есть много недостатков, но винить его в коварстве и жестокости нельзя.

– Я высказал предположение, – не захотел спорить монах. – Дай Бог, чтобы я ошибся!

Друзья замолчали.

Альбо сидел неподвижно, вдыхал принесенные бризом запахи леса. Его косматая голова уперлась в бушприт, нос вздернулся к небу, веки отяжелели. Он засыпал.

– Когда у тебя следующая вахта? – спросил кормчего Пигафетта.

– Не знаю, – пробормотал тот, сползая ниже и устраиваясь удобнее. – Какие здесь вахты? Все перемешалось.

– «От лености обвиснет потолок; и когда опустятся руки, протечет дом», – тихо проворчал Антоний.

– Что ты сказал? – не понял приятель.

– Спать пора, – промолвил священник.

От костров долетали удары барабанов, слабо звенели литавры. Мужчины и женщины выкрикивали слова, слабевшие и падавшие в залив. В темноте покачивались джонки, прикрытые от глаз уютным мраком. Сочные, ясные звезды нависли над каравеллами. Взошел тонкий месяц, рассеял мутную дымку, вспугнул ангелов.

На палубе послышались возня, бормотание, шлепанье босых ног. Мягко и ласково плескалась вода за бортом. Переговаривались дозорные. Желтый свет фонарей