Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко

Сохранились и фотографии, и выразительные описания внешности Муси Давыдовой. «Черноглазая, жизнерадостная, остроумная женщина, Мария Карловна была необычайно привлекательна, и ее чуть хрипловатый, насмешливый голос звучал задорно и победно», — вспоминал Корней Чуковский^[70]. Вера Николаевна Бунина писала, что Мария Карловна была похожа на красивую цыганку^[71]. А вот Ариадна Тыркова-Вильямс несколько приоткрыла причины, заставлявшие Куприна страдать в этом браке:

«Муся была странная девушка. Очень хорошенькая. Стройная, с правильным лицом, с нежной кожей, с темными волосами и темными, насмешливыми глазами. Ее портил смех, недобрый, немолодой. Точно смехом своим она говорила:

— Какие вы все дураки, и до чего вы все мне надоели.

С раннего детства видела Муся вокруг себя знаменитостей, музыкантов, певцов, артистов, писателей, чьи имена повторялись с восхищением, иногда с искренним почтением. В Мусе все эти знаменитости дразнили беса насмешки. Она была очень неглупая девушка, но не было в ней ни крупинки энтузиазма ни к идеям, ни к людям. Беспощадно отмечала она в них все дурное, глупое, ничтожное и очень зло всех и все высмеивала. В ней не было злости, не было желания делать людям что-то неприятное, дурное. Но сердце у нее было немолодое, подсушенное. Возможно, что на нее с детства шли холодные сквозняки от женщины, которую она звала мамой. Все же Муся была очень общительная, у нее было много приятельниц, приятелей, поклонников. Ей нравилось, когда за ней ухаживали. Кокетничать она была мастерица»^[72].

Если добавить, что во время знакомства с Куприным Мусе было всего 20 лет, то картина будет полная. Безмятежного романа здесь просто быть не могло.

Но вернемся к герою. В конце 1901 года Куприн приехал в Петербург, приняв предложение Миролюбова возглавить отдел беллетристики «Журнала для всех». По пути вместе с Буниным заехал в родную Москву, где Бунин (снова!) представил его членам литературного кружка «Среда», собиравшимся в квартире писателя Телешова. А потом, как рассказывала Мария Карловна, тот же Бунин привел Куприна к ним домой.

В тот момент, когда горничная доложила, что приема дожидаются господа Бунин и Куприн, Муся Давыдова, слушательница историко-филологического факультета Высших женских курсов, зубрила конспекты. Мать, сославшись на нездоровье, к визитерам не вышла, и Мусе пришлось занимать их самой. С Буниным она была знакома довольно коротко — настолько, что они обменивались шутливыми письмами. Иван Алексеевич искрометно острил и в этот раз и, что называется, с порога затеял игру в сватовство, расхваливая ей якобы жениха, которого он привел: «Обратите благосклонное внимание — талантливый беллетрист, недурен собой. Александр Иванович, повернись к свету! Тридцать один год, холост. Прошу любить и жаловать»^[73]. Все смеялись, Куприн то краснел, то бледнел. Потом разговорились об общих знакомых: Людмила Ивановна Елпатьевская, «мамаша», была близкой подругой Александры Аркадьевны Давыдовой, а ее дочь Лёдя — подругой самой Муси.

А вот Лёде запомнилось, что в «Мир Божий» Куприна привела как раз ее мать, а никакой не Бунин. Как было на самом деле, неизвестно, но складывается впечатление, что Куприна изначально привели сюда как жениха, иначе с чего бы вдруг Бунину затевать именно такую игру?

Дальше события разворачивались стремительно. Александр Иванович начал часто бывать у Давыдовых и в редакции «Мира Божьего», помещавшейся в той же квартире. Он познакомился с фактическим редактором Ангелом Ивановичем Богдановичем (был еще зитц-редактор), которого очаровать не смог; позже опишет его: «...человек, несмотря на внешнюю хилость и плюгавость, строгий до свирепости, придирчивый, недоверчивый, и дерзкий на язык» («Петр Пильский», 1931). Зато он подружился с инвалидом Кокой, пусть сводным, но все-таки братом гипотетической невесты. Добавим к этому веселый купринский нрав, обаяние, покладистость (в меру) — и дело сделано. «Незаметно все привыкли к Куприну, — вспоминала Мария Карловна, — и он стал у нас своим человеком. Моей матери он нравился: его непосредственность, жизнерадостность отвлекали ее от постоянных тяжелых дум о своей болезни и о смерти старшей дочери. Она охотно слушала его рассказы о военной службе, различных эпизодах его жизни, знакомых писателях»^[74].

Однако в качестве зятя Александра Аркадьевна, конечно, Куприна не рассматривала. Что это за партия для столичной барышни из известной семьи? В 1900 году она собиралась отдать Мусю за Ивана Ивановича Иванова, ведущего критика «Мира Божьего», человека почтенного и широкообразованного. Вот это партия! (Почему-то брак не состоялся.)

А вот Куприн, как оказалось, очень даже видел себя в качестве жениха. Всего через месяц после знакомства с Мусей, в сочельник 24 декабря, он сделал ей предложение, а в канун Нового года подарил обручальное кольцо с гравировкой: «Всегда твой — Александр. 31. XII. 1901 года». И девушка его тут же надела, вызвав слезы матери: «Не слишком ли это рано? Только купеческие невесты носят кольца до свадьбы»^[75].

Почему Муся так себя повела, прекрасно зная, что у матери больное сердце и нервничать ей нельзя? Потому что не любили ее и хотела поскорее покинуть этот дом? Потому что в голове был ветер? Или придумала себе высокую миссию по продвижению этого молодого таланта? Наверное, все вместе.

Что и говорить, это был мезальянс. Куприн для Муси — человек совсем не ее круга: не слишком образован, провинциален, красотой, которая сражает наповал, не блистал, не дворянин и к тому же беден. Для него же она во всем была «слишком»: слишком красивая, слишком светская, слишком умная, слишком... Если не рассматривать версию, что это была любовь с первого взгляда (а о том, что это не так, говорят дальнейшие события), то остается предположить взаимовыгодный договор.

Александра Аркадьевна, которая чувствовала себя все хуже, противилась этому браку недолго. В первых числах 1902 года она сдалась. Вдруг заговорила о завещании и скорой кончине, призвала Мусю и ее жениха: «Я говорила вам, Александр Иванович... что не следует торопиться со свадьбой, прежде чем вы и Муся хорошо не узнаете друг друга. Но теперь я чувствую, что мне осталось недолго жить. После моей смерти ей будет тяжело остаться одной с больным братом на руках и теми обязанностями, какие я возлагаю на нее моим завещанием»^[76]. Давыдова смирилась, понимая, что юную Мусю, а с ней и инвалида Коку просто не на кого оставить. А этот Куприн все же бывший офицер, жизненный опыт определенно есть, в конце концов, он просто физически здоров и силен. Вытянет как-то. Просила их венчаться скорее, до Великого поста.