Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко

Некоторые подробности этого решающего разговора передавала Вера Николаевна Бунина со слов мужа. Якобы Давыдова дала свое благословение только для того, чтобы Куприн подхватил «Мир Божий»: «Александра Аркадьевна больше думала о журнале, чем о счастье дочери, у которой, как и у Куприна, был бешеный характер и которая к Куприну не чувствовала ничего, кроме дружбы. Кажется, и Куприн отдавал предпочтение Лёде Елпатьевской, к тому же он уже пил»^[77]. Бунин вроде бы при всем этом присутствовал, и когда потрясенная Муся вылетела из спальни матери с возгласом «Что мне делать?!», он не стал ее отговаривать.

Прочитав эти опубликованные строки в 1958 году, Мария Карловна напишет Буниной, что никакого благословения Александра Аркадьевна «высказать не могла... Она считала Куприна молодым, подающим надежды беллетристом, но никогда не видела в нем большого таланта, который когда-либо выдвинется в первые ряды. <...> Поэтому она была настроена против моего брака с Куприным. И если бы не влияние ее любимой приятельницы, Людмилы Ивановны Елпатьевской, которая настраивала Александру Аркадьевну, особенно во время ее болезни, в пользу Куприна, то этот брак не состоялся бы... Мнение о том, что Куприн был желательным членом редакции такого старого журнала как “Мир Божий” и мог бы способствовать его успеху, было в то время нелепым»^[78].

Значит, «мамаша» Елпатьевская помогала своему «найденышу». В остальном же Мария Карловна еще более все запутала; не хотела, чтобы стала известна правда об этом браке.

Хотя свадьба не афишировалась, весть о ней быстро распространилась. Долетела и до Киева, откуда в Петербург немедленно пришло письмо Анны Георгиевны Карышевой с карами небесными для неверного возлюбленного. Опасаясь каких-нибудь скандальных действий с ее стороны, Александр Иванович ответил, что всё — слухи и никакая свадьба не планируется.

Всполошились друзья и коллеги Александры Аркадьевны Давыдовой. Писательница Варвара Николаевна Цеховская просила подругу Давыдовой, поэтессу Ватсон, передать той, что, «живя на юге России, слышала страшные вещи о выходках, которые позволял себе Куприн в пьяном состоянии. <...> Ватсон выполнила ее просьбу, на что Давыдова якобы ответила: “Все русские писатели — пьяницы!”»^[79].

Мария Карловна вспоминала, как ее пришел отговаривать Ангел Иванович Богданович. Он тоже намекал, что недурно бы навести справки в Киеве о том, что за человек ее жених. А потом начал бить на самолюбие: утверждал, что Куприн — талантливый беллетрист, но и только. Он никогда не прославится, никогда не подымется выше среднего уровня, никогда не напишет большой вещи, о которой заговорит вся Россия. Стоит ли растрачивать свою молодость, красоту и ум на посредственного литератора?

Знал бы об этом Александр Иванович! В глаза-то ему, будущему зятю Давыдовой, никто не смел ничего говорить. 30 декабря 1901 года (за день до того, как он подарил Мусе обручальное кольцо) он познакомился в большой писательской компании с Федором Федоровичем Фидлером. Это был интересный человек: немец, страстно влюбленный в русскую литературу и собиравший дома «литературный музей». Туда попадали и книги, и автографы (он всегда носил с собой специальные альбомы), и личные вещи писателей, даже окурки. Так вот Фидлер, искушенный в литературном общении, после знакомства с Куприным удивленно записал в дневнике: «Молодой Куприн держался столь естественно, будто всю жизнь провел исключительно среди именитых писателей — ему, новичку, следовало бы проявлять больше робости»^[80]. И чуть позже, под впечатлением от обеда в ресторане: «Присутствовали также: Мордовцев, Мамин и Куприн. С последним (безымянный новичок) все обращались как с равным: без оттенка снисходительности и опеки»^[81].

Свадьба приготовлялась хоть и спешно, но с вывертом. Венчать молодых должен был Григорий Петров, скандально известный в то время проповедник. На его проповеди в церкви Святого Благоверного и Великого князя Александра Невского при Михайловском артиллерийском училище ходили толпами. К нему-то и отправили Куприна договариваться.

Оказалось, что в числе документов, необходимых для совершения обряда, должно быть свидетельство о говении. Времени на это не было, и, по словам Марии Карловны, они просто купили документ, презрев формальности. Только потом она узнала, что Куприна это больно ранило: он с трепетом относился к грядущему событию.

Венчались 3 февраля 1902 года. Мария Карловна вспоминала, что было разослано очень много приглашений, а народу явилось еще больше. Главным образом, чтобы услышать что-нибудь этакое от Петрова, но тот всех разочаровал, ничего этакого не произнес. На банкете многие перепились. «3 февраля была свадьба моя с Мусей, — писал Куприн «мамаше», Людмиле Ивановне Елпатьевской. — Ангел (Богданович. — В. М.) напился до потери человеческого образа»^[82]. То есть Елпатьевская не присутствовала. Не были приглашены ни родные жениха, ни его друзья и коллеги. Последние узнали о свадьбе по слухам. В конце февраля Телешов писал Бунину:

«Говорят, Куприн женился на Мусе и теперь “Мир Божий” — его, и Ангел — его секретарь.

Правда ли?»^[83]

Бунин отвечал: «Куприн действительно женился на Мусе Давыдовой. Знаю из верного источника»^[84]. То есть и он, общий друг «молодых», на их венчании не присутствовал.

Из писателей был только Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк, близкий человек в семье Давыдовых. С недавних пор он был женат на бывшей бонне Муси — Ольге Францевне Гувале, которая любила свою воспитанницу, а потому печалилась: «Обвенчали мы Мусю на скорую руку, так что все было грустно и тоскливо. Александра Аркадьевна, предчувствуя, что ей все делается хуже и хуже, просила, чтобы Муся скорее венчалась»^[85].

Не думаем, чтобы и Куприну было весело. Не такой он представлял себе свою свадьбу. Здесь явно не он — офицер — оказывал честь девице, а его «брали в семью».