Карл Любезный - Владимир Васильевич Москалев

советником и верным слугой. Людовик по достоинству оценил его преданность, подарив ему сеньорию Бовуа, пост камергера и… свою дружбу. Отныне Тристан стал верным псом у ног своего хозяина, который поручал ему аресты подозрительных лиц, допросы и конфиденциальные переговоры. В его ведении находились тюрьмы, и его называли при дворе и в народе «бешеным карателем беспощадного короля». Своей жестокостью он возбудил к себе ненависть всех знатных людей королевства, особенно после Лиги общественного блага — союза аристократии, объединившейся в борьбе за свои привилегии и за ослабление монархии. На самом деле он не был таким уж свирепым палачом, как о том шла молва; он всего лишь исполнял волю своего господина, делая это порою с неохотой, но все же повинуясь в силу старой солдатской обязанности и веря: приказы, исходящие из уст короля, не подлежат обсуждению, ибо «сие служит на благо Франции».

Кроме Тристана, верным слугой Людовика, его «вторым псом» был Оливье ле Дэн, королевский брадобрей, уроженец одной из деревень близ Гента; но король в беседе с ним не очень-то откровенничал, зато любил поговорить об амурных делах со своим палачом, которому и доверял тайные интимные поручения.

Тристана боялись, предпочитая дружить с ним, нежели враждовать. Он содержал свой штат слуг, которые безропотно подчинялись ему; он мог приказать арестовать любого, на кого падало подозрение короля. Он следил за порядком в городе и в войсках, исполнял судебные и административные функции и был, как говорили в то время, «королем при короле». Ко всему прочему этот человек хорошо знал греческую и римскую мифологию.

Бросим короткий взгляд в пору его отрочества.

Детство он провел в имении матери, близ Шатору. В конце сентября 1419 года, спустя пару недель после того как на мосту в Монтеро был убит по приказу дофина Карла герцог Жан Бургундский, Тристан в возрасте десяти лет потерял отца. Они вдвоем направлялись в соседний городок; там жил родственник, позвавший на крестины. Отец с сыном торопились, опасаясь ливня: давно уж супилось небо. Много позже взрослый уже сын все еще помнил, как отец по дороге рассказывал ему о вольном стрелке Робин Гуде, а потом, когда они, миновав поле, углубились в лес, — о благородном рыцаре Лоэнгрине и его возлюбленной, герцогине Эльзе. Истории эти отец слышал от своей матери, а она — от причетника местного прихода.

Так они ехали довольно долго, глядя на тропу и вспугивая прятавшихся в траве редких жуков и цикад, как откуда ни возьмись — кабан! Выскочил из чащи — и, через поляну, прямо на них, опустив голову, оскалив пасть с клыком, из которой падала на землю алая пена. Отец тотчас понял, отчего зверь не кинулся прочь, а пошел в атаку: в боку у него торчала стрела, а вдалеке вдруг послышался звук рога. Охота! Раненый вепрь на какое-то время ушел от людей и теперь, повстречав двоих, вознамерился мстить. Нет никого страшнее раненого кабана, от него не уйти, всё одно догонит и вонзит клык.

Оба соскочили с лошади, и она, увидев очевидную опасность, немедля умчалась невесть куда. Отец вынул нож и, выставив вперед ногу, изготовился к битве. Зверь уже стремительно летел на него, а поблизости как назло нет дерева, чтобы попытаться хотя бы на время скрыться за стволом и этим ослабить стремительный удар. Мальчик, стоя рядом, в ужасе смотрел на летящее на них со вздернутой верхней губой и налитыми кровью глазами злобное чудовище.

— Беги же, сын! — закричал отец. — Лезь на дерево, самое ближайшее! Скорее! Если это чудище меня одолеет…

И сделал прыжок в сторону. Кабан мгновенно развернулся и бросился на двуногое существо, причинившее ему боль. Зверь и человек схватились не на жизнь, а на смерть. Отец, улучив момент, обернувшись, еще раз крикнул сыну и тотчас поплатился за это: опрокинув его навзничь, кабан воткнул в него клык. Тристан вскричал от ужаса и не мешкая полез на дерево — высокий вяз футах в тридцати слева от тропы. Дерево не баловало ветвями, но мальчик научился лазать, обнимая руками и ногами ствол. Детские игры спасали ему теперь жизнь. Футов десять уже он одолел и тут остановился в страхе: не слышно шума борьбы на земле, не щелкает клыками кабан, и от отца — ни звука. Повернув голову, малыш застыл с раскрытым ртом: зверь лежал на боку с кинжалом под сердцем и тяжело дышал, жить ему оставались минуты. Отец корчился в траве, держась руками за живот, пытаясь впихнуть обратно вываливающиеся синие внутренности… Но сил уже не было. В последний раз успел он посмотреть на сына, да так и отдал богу душу, не отводя глаз.

Мальчик заплакал и заторопился поскорее слезть с дерева. Но тотчас, замерев на мгновение, он поднялся чуть выше и с беспокойством поглядел вдаль, туда, откуда уже явственно доносились возбужденные голоса и ржание лошадей. Это не могли быть крестьяне или городские жители — откуда у них столько коней? И не хозяин замка со свитой и гостями: тот отбыл не то на войну, не то ко двору короля; Тристан сам видел отряд сеньора, покидавший замок. Оставалось одно: наемники. А может, бургиньоны или арманьяки? [2] Те и другие, прибегавшие в своей борьбе друг против друга к помощи англичан, вот уже больше десяти лет разоряют королевство, грабя деревни, нападая на малочисленные отряды, на одиноких путников и даже на паломников, выпытывая прежде, за какую партию они стоят. А коли это наемники, то голод вынуждал их и грабить, и охотиться. Зверь, что уже стал околевать, — их добыча. Неудачный выстрел вывел разъяренного от боли вепря на тропу…

И вот они уже совсем близко, эти охотники. Мальчик знал из рассказов отца и сверстников, что наемники, да и бургундцы тоже, крайне жестоки, не следовало попадаться им на глаза. Он полез еще выше и достиг чуть ли не макушки вяза и там, чувствуя себя в относительной безопасности, осторожно выглянул из-за ствола. Опасения его, надо сказать, были не напрасны: увидев мишень, лучник потехи ради мог достать ее стрелой.

Показались пятеро всадников — без копий, зато с луками и мечами. По одежде судить и по беретам — нормандцы. Подъехав ближе, спешились, воткнув взгляды в мертвеца рядом со зверем.

— Гляди-ка, — произнес один, низенький, чернобородый, на бургундском наречии вперемежку с нормандским, — этот парень нам помог. А я подумал было, что это моя стрела свалила-таки вепря.

— Он пробежал бы еще не одну милю, — отозвался другой. — Черт знает сколько времени