Дневник Блокады - Алёна Владимировна Годунова

А стариков и детей, чтобы они не были лишней обузой, решили эвакуировать. Тогда говорили, что Бадаевские склады обеспечат жителей продуктами не на один год. Конечно, это было преувеличение. Но уже всё равно.

Однажды к нам пришла соседка, тетя Катя, у нее дочка – Надя, на год старше меня. Пришла и говорит маме:

«Мария, детей будут эвакуировать. Моя сестра едет с девчонками (у нее 2 дочки). И Надя с ними поедет. Собери и ты Эдика».

Тогда думали, что дети поедут недели на 3—4, как в пионерский лагерь.

Мама собрала мне узелочек. Маечки подписала: «Э.П.» – Эдуард Павлов. И я должен был уехать с ними. Но, видимо, ангел-хранитель отвёл от этой поездки. Может, даже не для меня, а для мамы. Без меня ей пришлось бы заниматься тяжелым трудом – на торфо- или лесозаготовках.

Мы сели в трамвай и поехали на вокзал. Проехали несколько остановок по Большому проспекту. И – воздушная тревога. Нас всех высаживают из трамвая и ведут в бомбоубежище. Просидели мы там минут 30—40. Потом снова садимся в трамвай. Приезжаем мы на Московский вокзал. Приходим на платформу. А платформа пустая. Поезд ушёл.

Мама тогда сказала: «Значит, судьба. Останемся живы – вместе. Если погибнем – тоже вместе».

Зоя Георгиевна

Как мы организовывались, я даже и не знаю. Всё спонтанно вышло. Мальчишки крутили сирену. Кроме радио была ещё и сирена во дворах. Дежурили у телефона. Распределяли места, кто на каком чердаке стоит. У меня было два дома – четырехэтажный и пятиэтажный. Помогали готовиться к бомбежкам. Убирали на чердаках, белили известкой деревянные перекрытия крыш. Таскали песок, засыпали им пол. Воду носили.

Мы прошли курсы, как тушить зажигательные бомбы, как оказывать первую медицинскую помощь: бинтовать раны, накладывать шины. И, наконец, я была химразведчицей. Меня одевали в специальный костюм, и я ходила со щупом, искала капельки иприта.

Эдуард Николаевич

От папы не было ни слуху, ни духу. Он вернулся только в конце августа, перед тем самым моментом, когда замкнулось кольцо вокруг Ленинграда. Приехал угнетенный, но ничего не рассказывал.

Началась наша блокадная жизнь. Папа и мама ходили на работу. Я в первое время – в детский садик. Там нас кормили утром и днем. А на вечер выдавали грамм 50 хлеба. Я приходил домой – папа с мамой садятся кушать. А я сижу, смотрю на них. Какие родители могут спокойно кушать при голодном ребенке? Естественно, старались чем-то накормить.

Соседка как-то вспоминала: «Иду мимо детсада, смотрю – ты сидишь – голодный и скучный».

Мне было 7 лет.

Ирина Александровна

Мы приехали к родственникам на Чайковского, 56. Там и жили во время Блокады. Там была большая коммунальная квартира. 18 соседей. Правда, многие сразу поуезжали. И мы остались одни – я и мой двоюродный братик Вова, моя и его мамы. Они были сестры. Карточек тогда ещё не было. Мамы бегали на Васильевский остров, в госпиталь. Мыли там посуду после раненых, а воду с остатками еды сливали, и мы это кушали.

Зоя Георгиевна

Мы с мамой шли на работу. Стоит женщина, продает землю. С Бадаевских складов. «Покупайте, – говорит. – Это сладкая земля, сладкая!»

Мама не удержалась и купила. Развела в воде. Отстоялась эта земля. А воду выпила. Была она сладенькая или нет – я и не знаю.

Эдуард Николаевич

Был мощный воздушный налет. Начались пожары. Горели Бадаевские склады. Сахар, который там хранился, плавился, вытекал и впитывался в землю. Люди потом ходили, эту землю раскапывали, кипятили. Осадок выбрасывали и использовали сладкую водичку.

Зоя Георгиевна

8 сентября была страшная бомбежка. Самолетов очень много налетело. Ко мне на крышу пришел дворник. Долго смотрел в подзорную трубу, как Бадаевские склады горят. Я руку протягиваю за трубой – тоже хочу посмотреть.

И в этот момент вижу: летит самолет. Так хорошо его видно! Видно, как от него отделяется фигурка. Я ещё спрашиваю: «О чем он думает? Зачем прыгает в город?»

Оказалось, это торпеда. И туда же – в тот же пожар. Долго потом ещё дымило. Так началась Блокада.

Часть 3. Кольцо замкнулось. Обстрелы

Зоя Георгиевна

За ночь было по 2—3 тревоги. Мама не пускает меня. Хватает за руки. Я вырываюсь: «Я должна!»

А как одной идти на этот темный чердак, когда ещё и стреляют? Сказать, что не страшно? Не могу.

Заходила туда я ещё спокойно. Но когда слышишь, как бомбы летят и при этом сверкают, хочется сбежать, спрятаться, забиться в какую-то щёлочку. Оно угнетает. Прижимает. Так гнёшься, гнёшься, гнёшься…

Осколки сыплются. Но темно, ничего не видно.

Потом смотрю – зарево. Как салют – такой шар большой. Значит, выстрел попал в аэростат. Так я поняла.

Увидела, самолет летит. Из-под правого крыла пламя. Он перелетел за черту города, над Варшавским вокзалом – и километрах в четырёх от ворот упал.

Тревога закончилась. Вижу – осколки горят. Схватила. И пальцы прилипли. Я реву! Мама спрашивает: «Что случилось?»

Я говорю: «Хотела осколок взять, тебе показать».

Ну, кто знал, что они горячие? Глупая ещё была.

Эдуард Николаевич

Был очень мощный налёт. А наш дом стоял на углу улиц Картошихиной и Шкиперки. А рядом были заводы – Балтийский, Севкабель, Кожевенный. То ли бомбили их, но не попадали. То ли решили разбомбить именно наш дом – не знаю. Но две бомбы упали на дорогу возле дома. А третья – в торце самого здания. Здесь долго ещё оставалась огромная воронка диаметром метров 8.

Говорили, если дом обрушится, железобетонные перекрытия и лестницы останутся целыми. И вот, во время бомбёжки мама схватила меня, и мы спрятались в тамбуре, между дверей. Помню, мама стоит, держит эти две ручки. А я перед ней, прижался к её животу.

А дом ходуном ходит. В комнате от этой взрывной волны кофейник перевернулся, вода вылилась.

Ирина Александровна

Возле нашего дома был хлебзавод. А такие стратегические объекты немец старался обстреливать – чтобы скорее все жители города умерли от голода.

И вот, однажды мамочка убежала «за продуктами», как я говорю. А мы остались с Вовой вдвоём. И тут такая бомбёжка!

В наш дом попадает снаряд! Хорошо, у нас был крепкий дом, большой. Одна половина разрушилась, а там, где мы с Вовой сидели, ещё оставалась целой.

Прибегает Вовина мама, хватает его и убегает. А я остаюсь. Моя мама маленького роста была, не могла так быстро бегать. И босоножки впивались в ноги до крови – она и ходила с трудом.

Наконец, мама прибегает, хватает меня. И тут второй снаряд сбивает наш четвёртый этаж! Мы с мамой остаёмся между сводами. А дома нет…

Это счастье, что она успела. Я уверена, мама была моим ангелом-хранителем.

Зоя Георгиевна

Напротив нашего дома, на Лермонтовском проспекте было Артиллерийское училище. Помню, на нём установили два прожектора. Я в тот день уселась на подоконнике почитать книгу. Курсанты увидели меня – навели зайчика прямо мне в лицо – я потерял равновесие и упала.

А через пару дней – тревога. Прилетает самолёт и кружит над этим училищем.

Мы смотрим: небо голубое-голубое. И разрывы снарядов вокруг самолёта. Белые облачка окружили его. Зенитки стреляли. Казалось, самолёт застыл на одном месте. А через полчаса прилетели другие самолёты. Сбросили на училище зажигательную бомбу. А оно стояло вплотную к нашему дому. Пожар! Все забегали по лестнице. Мы через окно воду подавали. Потушили. И вдруг, чувствуем, запахло жареной картошкой.

Женщина спрашивает: «Кто-то пострадал?»

«Да один дурак испугался, спрыгнул – и ногу сломал».

«А что у вас? Какие потери?» – У них там как раз двухэтажный деревянный склад.

«Растаял ящик с маслом, и картошка поджарилась».

Эдуард Николаевич

Дедушка мой говорил: «Не пойду я