Юрий Трифонов - Семен Экштут

Пятнадцать лет отделяют смерть Сталина в 1953 году от ввода советских войск в Чехословакию в 1968-м. В эти полтора десятилетия две страны — страна сидевшая и страна сажавшая — силою вещей были вынуждены взглянуть в глаза друг другу, пытаясь понять логику происшедшего. И это настойчивое стремление отыскать логику в кошмаре пережитых десятилетий и желание оправдать совершённые властью преступления величием Победы и масштабом свершений — от ликвидации неграмотности до прорыва в космос — именно это упорное стремление понять закон истории, объяснивший все перипетии того пути, по которому страна шла после 1917 года, объединяло поколение людей, названных шестидесятниками. Это было первое поколение в истории страны, стремившееся не только разобраться в этой истории, но определить своё место в потоке времени. Со времён Рюрика это было первое поколение, одновременно постигавшее себя в прошлом, настоящем и будущем: оно пристально вглядывалось в минувшее, чтобы понять настоящее, предвидеть будущее — и найти в истории утешение. «Я очень люблю закономерности. Понятие круговой поруки фактов для меня основное. Я охотно принимаю случайные радости, но требую логики от поразивших меня бедствий. И логика утешает, как доброе слово», — с афористической точностью выразилась Лидия Яковлевна Гинзбург^[86]. Люди этого поколения исходили из аксиомы существования законов истории: круговая порука фактов была символом их веры, и они считали, что в окружающем мире всё подлежит истолкованию. С 1960 года в издательстве «Советский писатель» начал выходить ежегодный научно-художественный альманах «Пути в незнаемое: Писатели рассказывают о науке». Главной целью альманаха, равно популярного как среди «физиков», так и среди «лириков», стало освещение наиболее важных проблем современной науки: его авторы обладали редким даром увлекательно писать о новом в генетике, биологии, истории, физике, археологии, агротехнике, медицине… Такая широта кругозора объединяла людей образованных или желающих прослыть таковыми, объединяла поколение шестидесятников.

Именно эти люди стали читателями и героями прозы Юрия Валентиновича Трифонова. Писатель всю свою жизнь прожил при советской власти, однако, живя среди людей с мифологизированным сознанием, и сам, находясь внутри мифа, он последовательно разрушал этот миф изнутри. Трифонов осознавал себя учеником и продолжателем Чехова. «Чехов совершил переворот в области формы. Он открыл великую силу недосказанного. Силу, заключающуюся в простых словах, в краткости»^[87]. Именно эта великая сила недосказанного, помноженная на способность советского интеллигента читать между строк, обеспечила феноменальный успех трифоновской прозы. Несмотря на все препоны и рогатки советской цензуры, Трифонов ухитрялся не только высказать всё, что он хотел сказать, но и быть понятым вдумчивым читателем. Именно Юрий Трифонов, опираясь на творчество Чехова, донёс до сознания советского интеллигента мысль о том, что он — лишь звено в длинной, уходящей в глубь веков цепи. Если шестидесятники XIX века не интересовались прошлым своей страны, уничижительно трактуя его как «позорное» и «постыдное», то шестидесятники XX века ни в коей мере не разделяли нигилизм своих предшественников, которые чванились своим разрывом с миром и временем отцов.

«Холодным осенним вечером, у костра, студент Иван Великопольский рассказывает двум крестьянским женщинам историю про то, как Пётр предал Христа во дворе первосвященника. Для студента Пётр не евангельская фигура, а живой человек, который плачет над своей слабостью. „И исшед вон, плакася горько“. Женщины взволнованы рассказом, одна из них, старуха Василиса, тоже заплакала — а ведь какое ей дело до событий, произошедших девятнадцать веков назад?

И студент подумал, что „прошлое связано с настоящим неопределённой цепью событий, вытекающих одно из другого. И ему показалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой“.

Так же, как студент у костра, Чехов сумел в своём творчестве дотронуться до незримой цепи, связующей поколения, и она задрожала от него, от его сильных и нежных рук, и всё ещё дрожит, и будет дрожать долго…»^[88]

Эти строки, содержащие большую цитату из чеховского «Студента», были написаны в декабре 1959 года к 100-летию со дня рождения Антона Павловича Чехова и опубликованы 28 января 1960 года в «Литературной газете». Высочайшее профессиональное мастерство Трифонова заключалось в том, что используя форму проходной юбилейной статьи в центральном органе Союза советских писателей, он опубликовал литературный манифест своего будущего творчества.

Через несколько лет Трифонов написал рассказ «Кепка с большим козырьком». Сам автор считал этот небольшой рассказ исключительно важным, определяющим и рубежным для своего творчества. Если бы это было иначе, то он никогда бы не дал сборнику своих рассказов такое же название — «Кепка с большим козырьком» (1969). Это, может быть, самый чеховский рассказ в творчестве Трифонова. Уже первая фраза поражает читателя, современника Трифонова, своим бьющим в глаза несоответствием мировосприятию советского человека. Судя по всему, рассказ написан в самом начале 60-х годов, когда безоговорочное осуждение мещанских ценностей считалось общим местом. «Арташез приехал в С. пять лет назад с твёрдым намерением за короткий срок заработать шестьдесят тысяч денег (это было в 1955 году) и купить дом в Кисловодске»^[89]. Восстановим обстоятельства места и времени. Прошло два года после смерти Сталина, ещё год остаётся до разоблачения его культа личности на XX съезде партии, а писатель делает героем своего произведения не полярника, не героя-фронтовика, не строителя канала и даже не будущего целинника. Главный герой рассказа, бесспорно, не принадлежит к тем, кому адресованы книги популярной молодогвардейской серии «Тебе в дорогу, романтик»: романтики великих дел для него не существует.

Как развивалось бы действие в произведении среднестатистического советского писателя, желающего опубликовать свой рассказ? Арташез, родившийся и до двадцати лет проживший в глухой карабахской деревне, по логике развития сюжета должен был бы убедиться в ложности своей мечты о домике. В этом ему помогли бы старшие товарищи и мудрый секретарь парткома или даже райкома. Рассказ завершился бы на оптимистической ноте. Произнеся саморазоблачительный монолог и поблагодарив товарищей за науку, Арташез, ещё не вышедший из комсомольского возраста, поехал бы осваивать целинные земли, чтобы именно там, а не в Кисловодске построить собственный дом. Вспомним популярные фильмы тех лет «Солдат Иван Бровкин» (1955) и «Иван Бровкин на целине» (фильм был создан в 1958-м, а премьера состоялась в январе 1959-го). Иное дело Трифонов. В первом же абзаце он поясняет, почему у армянского паренька из глухой карабахской деревни возникло это настойчивое желание заработать деньги и купить дом в Кисловодске. Но почему именно в Кисловодске? И уже вторая и третья фраза рассказа отвечают на этот вопрос. «Он очень хотел купить дом в Кисловодске. Сам он в Кисловодске не был, но знал, что там красиво, хороший воздух, курортное снабжение, много армян, кроме того, там жил дальний родственник Арташеза и ещё один знакомый человек, земляк Арташеза из одной с ним деревни, которые оба имели ту же профессию, что и Арташез, и от них доходили слухи, что в Кисловодске работы много и можно жить хорошо»^[90].