Под знаком тибетской свастики - Фридрих Наумович Горенштейн

- Ты вновь убедишься в моей правоте, - сказал Гущин. - Но пусть Бог хранит тебя от подобной беды.

35. Сцена

Вернувшись через несколько дней, барон вызвал меня к себе ночью. Он был не в духе. Это не предвещало ничего хорошего.

- Есаул, - сказал он, - надо немедленно написать приказ о пол­ном запрете употребления спиртного. Вчера я наткнулся в лагере на двух пьяных офицеров. Раздеть их догола, привязать к лошадям и на веревке протащить через ледяную реку. Голые, не разводя кост­ра, пусть сидят всю ночь на противоположном берегу. Лагерные часовые пусть каждый час устраивают им перекличку. Исполняйте.

Я отдал честь и собирался уже идти исполнять приказание, когда он меня вдруг спросил:

- Где госпожа Голубева?

- В обозе, - ответил я.

- Сипайлов, - обратился он к стоящему за его спиной Сипайлову, - вызвать ее из обоза, поместить в юрту к японцам. Пошли сво­его адъютанта.

Я уже привык к кошмарам, и эта ночь не показалась мне чем-то особенным. Голых офицеров, привязав к лошадям, перетащили через реку. Каждый час часовые окликали их, и с противоположно­го берега из тьмы доносились их продрогшие, хриплые голоса в от­вет. Придя утром, измученный, продрогший, я заснул мертвым сном. Но спал недолго, вестовой разбудил меня.

- Ваше благородие, - сказал он, - к его превосходительству.

В отличие от прошлой ночи, барон был в веселом настроении.

- Пойдемте, есаул, посмотрите на свою возлюбленную госпо­жу Голубеву.

- Ваше превосходительство, - ответил я, - она вовсе не моя возлюбленная.

- Рассказывай, - усмехнулся барон, - вы все юбочные угодники. Но теперь я поместил ее к японцам. После японского темпера­мента вам делать нечего.

36. Сцена

В юрте у японцев было тесно от сидящих вокруг Веры Голубе­вой мужчин. Все японцы одинаково улыбались. Среди японцев был и сам генерал Сузуки, который тоже улыбался.

- Хорошая барышня, - говорил он, глядя на Веру, которая в японском кимоно обмахивалась веером.

- Это русская девушка не уступит лучшей японской гейше.

- Кушайте, русская барышня, - говорил один из японцев, улы­баясь, - это ананасные консервы из Формозы.

- Формоза? - смеялась Вера, погружая ложку в консервы. - Что такое Формоза?

- Формоза - это очень скучное место, где делают вкусные ананасные консервы, - улыбался японец. - Там нет таких красивых русских барышень. Формоза по-китайски - Тай­ вань.

- Кушайте, русская барышня, - говорил другой японец, - вот ургинские пряники, ургинское варенье. Тут, в Монголии, хорошо, тут лучше, чем в Корее. В Корее всюду запах вонючего орехового масла, - он засмеялся.

- Русские барышни красивее филиппинских американок, - ска­зал один из японцев.

- Филиппинские американки - скуластые, кра­сноносые бабы.

- Мы поражены вашей красотой, мадам, - сказал по-француз­ски Сузуки.

- Благодарю вас, вы очень любезны, - ответила Голубева, ко­кетливо щурясь.

- Ну, есаул, убедились в верности своей возлюбленной, - по-французски спросил меня барон, когда мы вышли.

- Ваше превосходительство, она не моя возлюбленная, - снова ответил я. - О ее неверности пусть заботится муж.

- Муж? - улыбнулся барон. - Именно муж. Вызовем мужа.

37. Сцена

- Ваша жена ведет себя непристойно, - сказал по-французски барон Голубеву, - она в юрте у японцев, вы должны ее наказать.

- Как наказать, ваше превосходительство? - спросил запуган­ный и подавленный Голубев, стоя перед бароном в нелепо сидев­шем на нем солдатском мундире.

- Дайте ей пятьдесят бамбуков.

Голубев замер, опустив голову. Барон обратился ко мне.

- Ты будешь наблюдать, если муж плохо будет наказывать, повесить обоих. Понял? Идите.

Голубев шел пошатываясь, держась руками за голову, потом остановился и говорит:

- Есаул, мы были с вами в хороших отношениях. Помогите мне, дайте мне револьвер, и я сейчас же застрелюсь.

- Бросьте говорить глупости, - ответил я, - за эти ваши слова и меня барон повесит. Видите, вот идет делопроизводитель канцеля­рии Панков. Барон послал его следить за мной.

Привели Веру. Избивающий жену муж плакал. Я тоже с тру­дом сдерживал слезы. Ведь Панков, смиренный и молчаливый па­рень, безусловно, донес бы. Вера выдержала наказание без стона и мольбы. Молча встала и, пошатываясь, пошла в поле.

- Вестовой, - сказал я, потрясенный, - возьми даму под руку. И обернулся к Голубеву:

- Идите назад в казарму, я доложу барону.

Он поднял на меня глаза. Такой муки давно не видел я в чело­веческих глазах.

- Сегодня ночью я повешусь, - шепнул он мне, как-то даже весело, заговорщически подмигивая.

- Панков, - сказал я, - отвезите господина Голубева в госпи­таль.

- Мне не было приказано, господин есаул, - сказал Панков.

- Отвезите, я вам приказываю, - сказал я, - я доложу барону.

38. Сцена

- Ваше приказание выполнено, - сказал я барону, прилагая усилие, чтобы моя рука у козырька фуражки не дрожала.

- А что муж? - спросил барон.

- Я его отправил в госпиталь, он нездоров.

- Рехнулся? Хорошо, - сказал барон и засмеялся явно истери­ческим смехом. Глаза его были воспалены.

- Жену послать на лед, пусть там еще посидит.

- Ваше превосходительство, она и так еле жива.

- Молчать и исполнять то, что я говорю! Не сдохнет!

Я понуро зашагал к жертве.

- Слушайте, мадам, меня вы простите, но что я могу поделать, когда каждую минуту жду вашей участи. Барон приказал вам идти на лед.

Женщина молча пошла к реке, дошла до середины, зашаталась и упала.

- Мадам! - закричал я. - Продержитесь еще немного, вы же замерзнете.

Но женщина не поднималась. Я бросился к барону.

- Ваше превосходительство, она стоять не может, замерзнет же!

- Ну, раскис от юбки, скажи ей, если не будет ходить, то еще 25 бамбуков получит. Ну, марш, юбочный угодник.

Женщина, шатаясь, ходила по льду, а я стоял на берегу и смот­рел. Нервы мои, привыкшие ко всему, не выдержали картины нака­зания женщины. Отойдя, я прислонился