На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

На провесне, в начале февраля, только ночью держались морозцы. А днями было солнечно. Дороги до полудня звенели под копытами и тачанками, под колесами орудий. Потом раскисали, тормозили продвижение донцов. До самого края степи, до Придонья, немцы не оказывали больше мощного сопротивления.

8 февраля селивановцы достигли устья Дона и по льду начали переправу на правобережье, вблизи станицы Елизаветинской. Оттуда, с берегового гребня, долетел и выкосил десятки казаков артиллерийско-минометный смерч. Осколочное эхо раскатилось вдаль по ледяному полю! Но и под обстрелом эскадроны продолжали переходить реку расчлененным строем. Впереди, за станицей и хутором Обуховкой, таилась открытая степь, иссеченная ериками, мочажинами, в зарослях мелкого ивняка да камышей.

Эскадрон Якова стал повзводно стекать на лед. Скачущий рядом седобородый казак-ополченец Иван Епифанович Бормотов, осаживая своего гнедого метиса, оглядел правобережье, повернул голову к Якову:

– Прем, а куды неведомо! Лед да земля. Ни дерева на бережку! Ох, дадут нам зараз колошматки!

– Езжай, езжай! – властно окликнул командир, лейтенант Рудь. – Немцы бегут, аж пятками сверкают! К ночи в Ростове будем!

– Непохоже, – вполголоса проговорил Яков, склоняясь к Епифанычу. – Мы обходим город южней.

– Эска-адрон! Марш-марш!

Раскатистая чечетка подков. Разноголосица. Всхрапывание лошадей. Гулкие на утреннем морозе колеса подвод. Вдали от берега, на стрежне, лед, подмытый течением, пружинил. Из воронок, выломанных снарядами, изливалась зеленая слезливая вода. Опасные круговины объезжали загодя, горяча коней.

Вкрадчивый тягучий рокот, показалось, набежал со степи. Но он круто поднялся ввысь, стал нарастать, и смутная хмара самолетов, приближаясь, стала четко видима над Доном. Минута – и над полками стали выпадать из люков немецких бомбовозов как будто черные семечки. Ускоряя полет, вращаясь, они жутким воем оглушили окрестность! Первая мина, захлебнувшись запредельно-смертным визгом, достигла речной тверди, и – с тяжким треском вдруг вздыбился досель невиданный праховый куст, с искристо-алмазным верхом из ледового крошева. Следом – кучно и врозь – взрывы, взрывы…

С новой партией бомбардировщиков прилетели и «Юнкерсы», которые не только осыпали казачье войско минами, но и расстреливали – будто специально подставленное, распростертое и приготовленное для смертной жатвы. Где-то с левобережья побухивала зениточка, били пулеметы, поливали вслед самолетам отчаявшиеся автоматчики, но осколки и крупнокалиберные пули немцев легко убивали казаков на голом льду, на голом берегу, в приречных камышах. Однако и впереди ждала бабка с косой, укладывала ратников донских, разя шрапнелью и пулеметными очередями бронепоезда, прикрывающего станцию Хопры.

– Где же наши истребители? – стоустым стоном катилось по взводам и подразделениям. – Почему нет прикрытия с воздуха?!

И никто не ведал причины, почему так произошло: из-за преступного головотяпства ли фронтового командования, а, может, и по легкодумной ошибочке штабного генерала, карандашиком рисующего на карте в Ставке.

Отлетали казачьи душеньки, навек отлетали!

Бессмысленно, беззащитно гибли и гибли станичники, офицеры. Среди многих десятков раненых оказались и корпусные командиры. И только под вечер, когда утихло гибельное небо, всем, от рядового до комкора, стало предельно ясно, что вовсе не следовало, не было никакой нужды загонять конников в камыши, в болотистую непролазь. Скакать негде! А нога пехотинца ступит беспрепятственно там, где под копытом лошади прогрузнет стянутый корочкой грязевой наст, где преградят дорогу ивняковые дебри и тростники, – в разъем двух камышин проскользнет вездесущий солдат. Но был откуда-то сверху дан приказ, политработники разожгли сердца казаков пламенными словами, – за Родину, за Сталина! – и они рванулись вперед, надеясь, что окажутся в огромном городе одними из первых, в своем безоглядном и роковом заблуждении…

Яков не мог сдержать слез гнева и бессилия, то, зарываясь, как крот, в суглинок кручки, то озирая распах Дона, обережье, небо, где хороводили вражеские самолеты, то прикипая взглядом к черно-рыже-белому пожару на изломанном льду: взметая гривы, лошади метались вдоль крутобережья, неслись в диком страхе прочь, на зияющие черные водовороты, и, пронизанные осколками, взвивались, подкошенно падали, а те, что опередили их, оскальзывались на крыгах, заливисто трубя, уходили в быстро затягивающую темь…

В сумерки по-весеннему потеплело, сильно поредевшие полки 12-й и 63-й дивизий вброд, по льду с выступившей поверх водой принялись форсировать Мертвый Донец, – он воистину оказался мертвым.

Казаков встретил артиллерийский огонь. Однако передовым эскадронам 11-й дивизии, крадущимся вдоль берега, по камышам, подожженным немцами, удалось ночью приблизиться к станице Нижнегниловской.

Частям, оставленным во втором эшелоне, был дан приказ окапываться. Саперные лопатки с трудом кромсали промерзший грунт, путанину камышовых и травяных корневищ. Яков копал на сменку с Епифанычем. Его казаки прижаливали, зная, что недавно из медсанбата.

– Не зря я тобе, Яшенька, гутарил, – вздохнул ополченец, передавая лопатку коноводу. – Дуром нас на лед погнали! Считай, пол-эскадрона полегло. И лошадок пошти всех потеряли. В нашем эскадроне – ни единой не осталось, в третьем – две захудалых кобыленки. Никак в пехоту перекуют!

– Должно так, – откликнулся тоже немолодой бородатый казак-обозник, орудующий штыковой лопатой. – Погибать везде одинаково. Нам худо, а каково антиллеристам? На собе тягают пушки. Без коней-то…

– Зараз неможно тягнутъ. Вот под утро приморозит, колеса покатятся, – заключил Иван Епифанович.

– Ух, ты, как содють! Ростов берут наши, – выпрямляясь и глядя в ночное пространство над речной долиной, точно в грозу, полыхающее молниями орудийных залпов, пожарами, проговорил дядька Кузьма Волошинов, давнишний дружок самого Буденного.

– Там, должно, гуще народу, – вновь подал голос бородач. – Мы «ганса» не уменьем, а числом развоюем! Энто как на улице: отбуздали трое одного, а тот собирает кумпанию – обидчиков отметелили. Те свою шайку – побили недругов. И пошло, и поехало, покеда пополнение не кончится. У немцев силенок – кот наплакал, а Расея – многолюдная!

– Пустое мелешь! – осадил Иван Епифанович. – О народе пущай Сталин и Калинин думают. А мы туточко под смертью ходим. Вон скольких побило! Реутова, Костю Марченко, Елагина, Барзукова… Царствие им небесное!

И надолго все смолкли.

Все дальше на северо-востоке, за береговым гребнем, озаряли небо над Ростовом фронтовые огни: зависали разноцветные ракеты, поднимались и падали колонны прожекторов, и – беспрерывно будоражил ночь гул канонады.

– Выходит, мы первыми через Дон перелезли, – посмотрев на небо, сказал копающий рядом с Яковом сержант Медведицков. – Из-за Дона орудия бьют. А пехота, надо понимать, еще позади. А нас вроде приманки кинули, чтоб немцев отвлечь. Да-а, вспопашится «ганс», навесит нам мандюлей!

– «Ганс» уже не тот, что осенью, – возразил Епифаныч, беря у Якова лопатку и очищая налипшую на сапоги вязкую грязь. – Немец зараз, как волк-подранок, огрызается. А мы его должны травить верно, насмерть.

Человечек в шинели неожиданно возник рядом, прикрикнул:

– О чем митингуете? Глубже