На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

– Да, пожалуйста.

– Если бы возникла необходимость создания донского правительства, вы согласились бы его возглавить?

– Батюшки светы! Я не имею достаточного опыта. Правда, приходилось служить в Таганроге мировым судьей. Зигзаг судьбы! Занесло меня, будучи археологом, во второй университет, в Харьковский. Вышел со степенью кандидата юридических и экономических наук. Но вскоре понял, что это – не моя стезя. После Гражданской занялся всецело историей. Так что служба не по мне. А вот подсказать, проследить путь донского казачества…

– Я слышал, что ваш брат-ученый репрессирован?

– Да, Саша был арестован без всяких оснований. Канул бесследно….

– А мой брат погиб в начале декабря. Подстерегла партизанская сволочь!

– Искренне сочувствую, – приостановившись, с дружественной теплотой сказал профессор.

Окна ресторанного зала были наглухо задернуты бордовыми портьерами. Под потолком горела люстра, отражаясь в надраенном паркете. Столики сдвинули так, чтобы получилась русская буква «Г» (с намеком на фамилию вождя). Ярко белела накрахмаленная скатерть. Весь стол был уставлен тарелками: чернела паюсная икра, из горок квашеной капусты выглядывали черносливы и яблоки, багровели пласты вяленой сомятины и куски сельди, украшенной кольцами лука, а посередине, на длинном подносе, красовался в смуглой корочке запеченный осетр. Кувшины с янтарным вином соседствовали с приплюснутыми бутылками шнапса и самогона. Две официантки: глазастая черноволосая развратница, с вихляющей походкой, и молодая рослая блондиночка с вызывающе накрашенными губами, завершали сервировку стола.

– На стол равняйсь! Водку внести! – дурашливо скомандовал Духопельников и, сквозь хохот, добавил: – Шапки долой!

– Не кощунствуй, – остановил его Одноралов, стягивая свой светлый полушубок и бросая его на руки подбежавшего молодого казака. У других гостей одежду принимали также бойцы штабного взвода.

Загромыхали отодвигаемые стулья. Одноралов, держась хозяином, размещал участников застолья. Капитана Кубоша, профессора и Павла Тихоновича усадил рядом с собой. Поблизости устроились неразлучные Сюсюкин и Духопельников. Интендант Беляевсков сел напротив престарелого полковника Елкина, благообразного офицера еще царской школы, привлеченного к работе в представительстве. Далее разместились помощник бургомистра и еще несколько человек, незнакомых Павлу Тихоновичу.

Разлили по рюмкам. Одноралов, с осанистым видом, оглядел гостей, торжественно воскликнул:

– Братья казаки! Господа! Нами подготовлены документы, необходимые для согласования с германским правительством о создании казачьего государства. Без преувеличения – это историческое событие. Оно совпало с десятилетним юбилеем прихода к власти Адольфа Гитлера, чьи доблестные войска принесли нам освобождение… Предлагаю тост за воинское братство и сотрудничество донского казачества и Третьего рейха!

– Любо! Любо! – вразлад выкрикнули адъютант Абраменков и некто с всклокоченными волосами и помятым лицом.

Ледяной, как снеговица, самогон взбодрил Павла Тихоновича. Он охотно закусывал, переговаривался с соседями. Наискосок, человека через три от него, возвышался плотный, седоватый есаул в сером кителе, которого раньше он не встречал. Из-за круглых очков скользил вдоль стола щупающий взгляд. Бритое, холеное лицо излучало добродушие и довольство. И это, неведомо почему, насторожило Павла Тихоновича. «Странный гость, – подумал он, прислушиваясь к негромкой журчащей речи незнакомца. – Откуда взялся? Не похож он на казака!» И, не в силах прогнать гнетущего подозрения, спросил у Одноралова:

– Кто это, в очках?

– Представитель Павлова в Шахтах, Доманов.

Павел Тихонович вспомнил, что атаман сетовал на безынициативность своего начальника штаба и, собираясь заменить его, называл именно эту фамилию.

– И чем же хлеб зарабатывал раньше, при Советах?

– А бог весть! Слышал, снабженцем был в Пятигорске.

– А как здесь оказался?

– Вроде бы давний знакомый Павлова…

Профессор Миллер, которому Одноралов предоставил слово, поднялся, держа в подрагивающей руке бокал с красным винцом.

– Друзья мои! Мне не приходилось носить военную форму. С юности я выбрал поприще науки. История, смею утверждать, наука не только о прошлом. Верные знания позволяют объективно оценивать настоящее и предвидеть. История казачества свидетельствует о величии дел, несгибаемости духа и ошеломляющей храбрости! Напомню слова Ермака накануне битвы с Кучумом, когда малодушные стали роптать: «О, братия наша единомысленная, камо нам бежати, уже осени достигши, и в реках лед смерзается; не дадимся бегству и тоя худыя славы себе не получим, ни укоризны на себя не положим, но возложим упование на Бога; не от многих бо вои победа бывает, но свыше от Бога помощь дается… Воспомянем, братие, обещание свое, како мы честным людям перед Богом обеты и слово свое даша, и уверившися крестным целованием, елико всемогий Бог нам помощи подает, а отнюдь не побежати, хотя до единого всем умрети…» И ныне не число воинов, а дух казачий и Божья помощь могут принести победу. Я считаю себя донским казаком, хотя в жилах течет немецкая кровь!

Ему зааплодировали.

– Царь даровал моих предков за верную службу и землей, и этим великим званием. Войсковые атаманы Павел Граббе, Федор Таубе, Михаил Граббе, много сделавшие для донского края, также были немцами. Казаков и немцев роднит ратный дух. Об этом не устает говорить Петр Николаевич Краснов. наш прославленный атаман и писатель. Предлагаю тост за его здравие и скорый приезд!

Пирующие выпили стоя. Одноралов сочным тенором, громко завел:

Всколыхнулся, взволновался

Православный Тихий Дон.

И послушно отозвался

На призыв свободы он.

Вытянувшись, подтягивал и Павел Тихонович, как всегда при общем пении, с особой остротой понимая слова гимна Донской республики.

В боевое грозно время

В память дедов и отцов,

Вновь свободно стало племя

Возродившихся донцов…

С криками «ура» и «любо» снова выпили. Тосты пошли вразнобой. Они не отличались оригинальностью. «За донских казаков и Германию!» – таким восклицанием завершали свои монологи все говорившие. На предложение Одноралова «толкануть речь» Павел Тихонович, заметно охмелевший, грубо возразил: «После! Я знаю, когда…»

Он довольно быстро потерял интерес к застолью. Угрюмо оглядывал сподвижников. Они роились перед глазами: одни пили и спорили, другие беспрестанно курили, третьи танцевали с казачьим ансамблем, вовремя появившимся в зале, и «играли» под гармонь песни. Павлу нравились рассудительные полковник Елкин и профессор Миллер, но какие из них ратники? А прочие, собравшиеся в этом ресторане, не вызывали уважения. Постоянно мельтешил, угодничал очкастый Доманов. Журчал, журчал его голосок. И порой Павлу Тихоновичу казалось, что в зале не один, а трое или четверо Домановых. Зарумяневший и грузный Духопельников вел себя по-скотски, крыл матом. Сюсюкин нервно теребил бороденку, шнырял глазками. Кубош, долгую речь которого Шаганов переводил рассеянно и неточно, держался со снисходительностью истинного хозяина. С ним все было ясно, он – офицер пропаганды. Но эти… В сущности, оборотни, сменившие шкуру советских патриотов на мундиры ревнителей Дона!

– Шаганов! Казачура,