Игра в прятки - Лора Джонс

в ночной мгле за окнами какой‑нибудь ориентир, по которому можно было бы определить свое местоположение. Но все же наконец набредаю на нее – крутую винтовую деревянную лестницу, расположенную отдельно от остальных и уходящую в темную вышину. Я подхожу к ближайшему канделябру и осторожно вынимаю из него свечу.

Ступени лестницы безбожно скрипят, пока я поднимаюсь по ним, и не раз мне приходится замирать на месте с колотящимся сердцем, напряженно вслушиваясь, нет ли кого рядом. В конце концов я останавливаюсь на небольшой площадке перед невзрачной филенчатой дверью. В свете свечи я вижу пар, выдыхаемый мною. Здесь отчего‑то еще холоднее, чем на нижних этажах.

В ту секунду, когда я опасливо протягиваю пальцы к ручке, из-за двери доносится какой‑то шум, и кровь стынет у меня в жилах. Прямо за дверью слышится шорох, точно у порога кто‑то есть. Я судорожно вздыхаю и поворачиваюсь, готовая устремиться по винтовой лестнице вниз, но мне удается собраться с духом, и я приникаю ухом к двери. В таком положении я, как мне чудится, остаюсь много минут, даже часов, но ничего не слышу. Все тихо. Должно быть, меня подвело воображение.

Дрожащей рукой я осторожно поворачиваю ручку, ожидая, что комната окажется заперта. Но, к моему изумлению, ригель щелкает и дверь поддается. Войдя, я замечаю на внутренней стороне двери ключ, торчащий из замочной скважины.

После ослепительного света в парадных коридорах моя единственная свеча кажется совсем тусклой, и я часто-часто моргаю, чтобы глаза привыкли к сумраку. Затем пламя разгорается, и сквозь темноту начинают проступать смутные очертания комнаты.

Я очутилась в идеально круглом пространстве, изогнутая стена обхватывает меня, точно пальцы, сжатые в кулак. Над головой у меня едва различимы темные прямоугольники между пересекающимися потолочными балками. Окно закрыто ставнями. Если не считать темного платяного шкафа с приоткрытой дверцей, в комнате нет никакой мебели и вещей.

А потом мой взгляд падает на обои, и у меня перехватывает дыхание. Круглая стена, обклеенная ими от пола до потолка, испещрена пурпурными узорами. Перемещая свечу, я вижу небольшие сценки в орнаментальном обрамлении, пространство между которыми заполнено переплетающимися растительными узорами, завитками и птицами. Я впервые осознаю, что именно так и должны выглядеть обои, если рассматривать их целиком. И если в каждой отдельной сценке запечатлен отдельный момент жизни, то вся стена отображает жизнь целиком. Всю жизнь женщины. Я вижу эту женщину: шапка светлых волос, тонкое, живое лицо. Она тоже смотрит на меня с каждого рисунка.

По коже пробегает дрожь возбужденного любопытства. Мерцающая свеча может осветить не более одной-двух сценок одновременно, остальные тонут в окружающем сумраке. И все же странно, что, когда горящий фитиль проплывает мимо каждого изображения, женщина на обоях будто замирает, понимая, что за ней наблюдают.

Античные сцены

Софи

Изображенные на обоях сценки миниатюрны, но в свете свечи их персонажи выглядят сверхъестественно живыми. В башне так темно, что чудится, будто я через окно подсматриваю из ночного мрака за обитателями ярко освещенной комнаты. Ощущение, что мне не следовало бы этого делать, лишь усиливает притягательность таинственных сценок.

Я подношу свечу еще ближе к стене и медленно перемещаю ее от одной сценки к другой. Внезапно рука со свечой замирает: перед моими глазами – поразительно знакомое здание. Перед ним в прекрасном саду беседует пара, пурпурное солнце клонится к горизонту. Прищурившись, я смотрю на сценку и провожу кончиком пальца по двум изображенным на ней фигурам. Мужской и женской.

Мужчину с его массивным телосложением, невзрачным лицом и осанкой я узнаю сразу. Сходство с мсье на этом, пусть и небольшом, рисунке на обоях передано идеально. Мадам Жюстина рядом с супругом кажется еще стройнее и утонченнее.

Возможно, художнику удалось точно запечатлеть наружность мсье Вильгельма, но не его манеру держаться. Здесь, на обоях, в его облике отчетливо ощущается жизнерадостность, а лицо ничуть не похоже на мрачную маску, впившуюся взглядом в мою сестру. Здесь он, очарованный мадам Жюстиной, счастлив и любуется тонкими чертами ее лица, ее профилем, столь же безупречным, как на камее в люнете у них за спинами.

Я снова рассматриваю изображенное здание, почти во всем подобное этому замку. Почти, но не совсем. Светлый фасад, единственная башня и даже два ряда тополей, окаймляющие подъездную аллею, те же самые. Но аллея подходит к зданию под другим углом, и я гадаю, не запечатлен ли в этой сценке дом, про который рассказывала в день нашего приезда тетушка, – замок Мезон-де-Пёплье, где мсье Вильгельм познакомился с мадам Жюстиной.

Свеча перемещается к следующей сценке. Те же две фигуры стоят под огромным старым деревом весьма примечательной формы. У него кривой, покрытый наплывами ствол, широкая крона, нижние ветви изгибаются дугой до земли. Оно выглядит в точности как платан в дальнем конце сада. Мсье Вильгельм, опустившись на колени, тревожно и выжидательно улыбается. Можно разглядеть даже брызги грязи у него на чулках. Рядом с ним смеющаяся мадам Жюстина прижимает одну руку к груди, а другую протягивает мсье. Поза ее грациозна и притом совершенно непринужденна. Она смеется не над мсье Вильгельмом, а вместе с ним. Здесь, должно быть, изображен момент, когда мсье делает мадам предложение, думаю я, и в голове у меня звучит голос тетушки Бертэ: «Он хотел попросить ее руки, но нечаянно встал не на одно колена, а на оба, и испачкал чулки».

Я снова перемещаю пламя свечи. В следующей сценке показан интерьер спальни. Мадам Жюстина сидит в постели, прислонившись к изголовью, с крошечным младенцем на руках. Губы ее слегка приоткрыты, словно она что‑то говорит своему сыну. Или, быть может, не говорит, а поет.

Мне чудится, будто в окружающем мраке звучит мелодия, та самая, что доносилась до меня из речного тумана, – западающий в душу мотив английской народной песни: «Лаванды цвет, дилли-дилли, собрать мне позволь. Ты королева, дилли-дилли, я твой король».

За моей спиной раздается скрип. Я вздрагиваю и рассекаю свечой темноту. Могу поклясться: за мной наблюдают, и я только что уловила в воздухе аромат лаванды! Но здесь ни души, и дверь по-прежнему закрыта. При мысли о лаванде на ум мне внезапно приходит мама. Она работала на мыловаренной фабрике и с тех пор не выносит запаха лаванды.

Успокоив себя, я позволяю свету свечи оживить еще четыре сценки. На первой из них показан туалет мадам Жюстины. Она устроилась перед столиком, заставленным баночками с косметическими средствами, футлярами с украшениями, пудреницами и коробочками со шпильками, и наносит содержимое маленького