Игра в прятки - Лора Джонс

флакончика под мочку уха. На второй сценке мадам сидит за письменным столом и заносит над бумагой перо, позади нее изображена маленькая клетка с певчими птицами. На третьей мать с сыном представлены на рынке, в окружении овощей, цветов и битой птицы. На четвертой они стоят вдвоем на дальнем берегу реки и бросают в воду камешки.

Следующая сценка более оригинальна. Большой обеденный стол накрыт льняной скатертью, из-под полога которой виднеются груда подушек, фарфоровая корзина, наполненная тарталетками, дымящийся кофейник и две чашки. Может, здесь запечатлен один из «зимних пикников» мадам Жюстины? И снова мне вспоминаются тетушкины слова: «Добрая, жизнерадостная, улыбчивая и веселая…» В голове у меня звучит папин смех, теплый, как аромат корицы. Эхо минувшей поры. Глаза отчаянно щиплет, и я подношу свечу к следующему изображению.

Здесь также представлен момент, описанный тетушкой. Мадам Жюстина, подобрав юбки, закидывает ногу на перила. Кажется, она вот-вот съедет вниз. Маленький мальчик – Жозеф – изумленно таращится на мать.

В следующей сценке мать с сыном снова вдвоем, они запускают на лужайке воздушного змея. Позади них высится все тот же раскидистый платан, воздушный змей выполнен в форме сердца, ленточки в его хвосте, а также одежда и волосы женщины и мальчика развеваются на ветру. Из-за крошечных капель краски на поверхности змея чудится, что и сам он сделан из куска обоев.

Остается не так уж много сценок, которые я не изучила, но свеча, взятая мной из канделябра в коридоре, догорает и, оплывая, напоследок освещает еще два изображения. На первом мадам Жюстина и Жозеф, опять улыбающиеся, сидят за роялем и играют в четыре руки; поразительно, до чего они похожи. На другом представлен какой‑то праздник, они танцуют, мать кружит сына, и оба в бурном, несдерживаемом порыве ликования хохочут. Это Bal de Printemps – Весенний бал. Воздух вокруг меня стынет и сгущается, воцаряется могильная тишина. По словам тетушки, мадам Жюстина погибла на следующий день после этого ежегодного празднества. А поскольку Жозефу в этой сценке на вид не больше десяти лет, значит, обои, по-видимому, были напечатаны и наклеены в последний год жизни его матери…

Я замираю. До меня доносится какой‑то звук, и на сей раз это не плод моего воображения. Я слышу шаги. Кто‑то поднимается по башенной лестнице.

Я в ужасе озираюсь по сторонам. Из этой комнаты есть только один выход – дверь, через которую я вошла. Мой обезумевший взгляд падает на шкаф, я бросаюсь к нему и открываю дверцы. Вся его внутренность, начиная от уровня моих бедер до самого потолка занята полками, но под самой нижней, возможно, мне хватит места, если я свернусь клубочком.

Я задуваю свечу и ложусь на деревянный пол шкафа, чувствуя, как он слегка прогибается подо мной. Как можно тише прикрыв дверцу, я зажимаю рот рукой. Шаги приближаются.

Дыхание в пузыре

Лара

Я медленно вхожу в комнату, опасаясь, что меня в любой момент могут застигнуть. Маме и тетушке Бертэ я сказала, что должна вернуться домой и проведать сестру. Однако не сомневаюсь, что Софи сейчас здесь. Но, когда я приоткрываю дверь, выясняется, что в комнате никого нет.

Я отважилась проделать весь этот путь и подняться в башню лишь для того, чтобы как можно быстрее вытащить отсюда Софи. Преодолеть бесконечные лестницы и коридоры оказалось нелегко; понимая, что мне понадобится свет, я вытащила горящую свечу из настенного канделябра, в котором уже не хватало одной.

Теперь я обвожу комнату свечой. Она совершенно пуста, если не считать платяного шкафа. Я хмурюсь, пытаясь сообразить, куда могла подеваться Софи. Вероятно, она уже ускользнула, думаю я и собираюсь последовать ее примеру, но мое внимание полностью поглощает узор на обоях. Я больше не нахожу в себе сил уйти.

Меня окружает бесконечная круглая стена с несметным количеством пурпурных сценок в орнаментальных рамках. Неверный свет свечи загадочным образом оживляет изображения, и напечатанные на обоях фигурки пляшут, подобно мысленным видениям перед закрытыми веками.

Температура падает, в комнату проникает леденящий холод, у меня немеют руки, свеча начинает дрожать. Я смутно улавливаю справа какой‑то шум, но мне трудно сосредоточиться на чем‑либо, кроме этих бесчисленных странных сценок с тремя фигурками, всегда одними и теми же, которые смотрят на меня из каждой орнаментальной рамки. Мсье Вильгельм, Жозеф, мадам Жюстина. Как все это прискорбно, как несправедливо. Ребенок, лишившийся матери. Утраченная любовь, пронесенная, однако, через все эти годы. Никто из них не знал, что ждет их впереди. Как драгоценны и в то же время хрупки мгновения жизни, думаю я: они лишь дыхание в пузыре, заключенное внутрь тончайшей, уязвимейшей оболочки, которая может лопнуть в любую секунду…

Свеча останавливается перед сценой предложения руки и сердца. Я узнаю старый платан – то самое дерево, на вершине которого нашли Жозефа в ночь гибели мадам Жюстины. Я снова слышу шум, отрываю взгляд от обоев и устремляю его на шкаф. В комнате есть кто‑то еще, я это чувствую. Пульс у меня учащается, я подхожу к старинному гардеробу и распахиваю дверцу.

– Лара! – выпаливает сестра. – Слава богу!

– Софи! – шиплю я. – Как ты могла! Ведь я велела тебе не ходить сюда, чтобы не навлечь на нас неприятности! Что за необузданность!

Я наблюдаю за Софи, неуклюже выбирающейся из шкафа, и слишком сержусь на нее, чтобы помочь.

– Я знаю, – отвечает она, – и сожалею об этом. Но ты видела обои? Ты видела ее? – Она начинает водить моей свечой от сценки к сценке. – Вообрази, если бы вся наша жизнь с папой была вот так же запечатлена!

Пламя выхватывает из мрака ту самую сценку, на которую я смотрела в тот момент, когда мое внимание привлек шкаф. Предложение руки и сердца. Я замечаю, что на грязной земле между мсье Вильгельмом и мадам Жюстиной лежит его кафтан, затем перевожу взгляд на соседнее изображение – пикник под обеденным столом со скромным, но изысканным угощением: тарталетками с клубничным джемом. И хотя обои напечатаны пурпурными чернилами на кремовой бумаге, я почти вижу красный цвет джема в корзиночках, мерцающего, как драгоценный рубин.

Я снова изучаю женщину на обоях. Мадам Жюстина. Должно быть, это ее я видела на образце обоев, присланном в Марсель тетушкой Бертэ, хотя узор был другого цвета и сценки совсем другие. Зато на нем была изображена женщина, которая находилась в той же комнате и любовалась тем же видом из окна, что и я. Разве это похоже на простое совпадение? Ничуть не меньше пугает