Игра в прятки - Лора Джонс

то, что женщина, которую я вижу сейчас на этой сценке, такая же светловолосая и стройная, как я. Она сидит под узловатыми ветвями старинного дерева, на земле перед ней расстелен мужской кафтан. А рядом – аккуратная пирамидка тарталеток с джемом.

– Лара?

У меня начинает кружиться голова, перед глазами все двоится и плывет, точно я теряю сознание. Хотя женщина на обоях изображена в платье другого покроя, она опять чрезвычайно похожа на меня. Возможно ли такое? Этот вопрос заставляет меня похолодеть и с ног до головы покрыться ледяным потом. Ответа на него у меня нет.

Часть III

Камеи

Март 1789 года, четыре месяца спустя

Софи

На одеяле разложены листы с изображениями, похожие на отдельные части узора, вырезанные из обоев. Но эти наброски не имеют никакого отношения к обоям, они сделаны мной. Я рисую их с той ноябрьской ночи, когда мы с Ларой прокрались в комнату в башне. Они напоминают сценки, в которых запечатлено – и увековечено – детство Жозефа, проведенное с матерью.

Хотя я никому не рассказываю о том, чем занимаюсь последние месяцы, даже Ларе, цель у меня та же: запечатлеть сцены нашей прежней, марсельской жизни. Моменты, которые я ни за что не должна забыть. Я не показывала эти рисунки ни одной живой душе. Вот улыбающийся папа сидит рядом со мной и Ларой за столом в своей мастерской. Вот мы в гостиной… в его фургоне… на утесах… в гавани. Здесь много изображений сестры. Ее легко рисовать, она тихая и спокойная, что позволяет мне усерднее добиваться сходства. Солнечный луч, проникший сквозь окно и упавший на наброски на одеяле, словно разрезает ее портрет пополам.

Сегодня воскресенье, и Лара с мамой и тетушкой Бертэ отправились навестить тетушкину знакомую, живущую в одной из соседних деревень. Предполагалось, что мы пойдем все вместе, но я цепляюсь за любую возможность побыть какое‑то время в одиночестве и тайком перенести на бумагу из воспоминаний еще несколько сценок.

Проголодавшись, я, хотя и подозреваю, что еды нет, спускаюсь в кухню, и взгляд мой падает на едва тлеющие в очаге угли. Мама позволила мне остаться дома, лишь когда я пообещала выполнить несколько ее заданий, в том числе поддерживать огонь. Хотя сейчас март, на улице по-прежнему морозно, как в середине зимы. Я понимаю, что, если не сдержу обещания, мама больше никогда ничего мне не разрешит, а значит, надо подбросить в очаг еще несколько поленьев и поворошить угли кочергой. Сообразив, что необходимо еще и принести с заднего двора немного дров для просушки, я беру помятое медное ведро и выхожу из дома.

По пути я мимоходом замечаю за окном, выходящим на улицу, чей‑то медленно удаляющийся силуэт. Это сухопарый, мертвенно-бледный истощенный мужчина с сутулой спиной и свисающими на поднятый воротник кафтана прядями прямых сальных волос. Эмиль Порше, крысолов! За последние несколько месяцев я видела его на фабрике пару раз, и всегда одного. Я негодую: с какой это стати он тут ошивается, да еще у самого дома. Но когда выглядываю в окно, его уже и след простыл.

Во дворе я беру с верхнего ряда поленницы несколько покрытых инеем поленьев, кладу их в ведро и с трудом тащу его обратно в дом, ругаясь, когда оно ударяется о голень. Но, вернувшись в полутемную комнату, застываю на месте. На моих глазах кто‑то направляется к лестнице и поднимается наверх. Сначала я думаю, что мне, ослепленной на улице ярким солнечным светом, это только привиделось. Но тут вторая ступенька сверху издает скрип, и я вспоминаю, что всего несколько минут назад заметила на дорожке у входа в дом Эмиля Порше. Все мои члены напрягаются. Только не закричать, как бы сильно ни билось сердце. Нельзя, чтобы этот диковатый отщепенец расслышал в моем голосе испуг. Я как можно тише ставлю ведро у очага и берусь за кочергу.

Когда я добираюсь до лестницы, то различаю наверху, в спальне, выходящей окнами на улицу, легчайший шорох. На меня снова накатывает страх, а затем гнев: как смеет этот, в сущности, совершенно незнакомый тип без приглашения вторгаться в наше жилище и рыскать у нас в спальне! Я еще крепче сжимаю в руках импровизированное оружие и бесшумно и уверенно поднимаюсь по лестнице, стараясь не наступать на скрипучие доски.

При приближении к двери спальни пульс у меня учащается. На секунду затаив дыхание, я распахиваю дверь и врываюсь в комнату.

– Убирайтесь! – ору я. – Вон отсюда, или я вас ударю!

Я замахиваюсь кочергой, ее тусклый металлический наконечник маячит у меня над головой. Мужчина оборачивается, и я заливаюсь румянцем.

– О! – восклицаю я. – Это вы!

– Софи! – Жозеф изумленно выкатывает светлые глаза. – Прости, я не знал, что ты дома… То есть…

Жозеф не появлялся у нас с того самого дня, когда я впервые открыла ему дверь и увидела его с моей куклой в руках. На неделе я время от времени перебрасываюсь с ним словцом, пару раз он даже приносил нам съестное на ужин. В подобные моменты я ощущаю, как в душе у меня, вопреки голосу разума, все дрожит и пылает.

С Ларой Жозеф, конечно, видится куда чаще. Они вместе работают в печатне и встречаются каждый день. Я же, таская пигменты к красильным ваннам или оттирая ободранными руками пятна с очередного ведра, стараюсь не растравлять себя этим.

Однако в данный момент я испытываю не раздражение, а стыд. Стоя в собственной спальне с занесенной над головой кочергой, я желаю лишь одного: немедленно провалиться под землю.

Внезапно я вспоминаю, что чуть раньше сняла чепец и распустила волосы. Темные патлы разметались по моим плечам и похожи на потревоженное змеиное гнездо. Я не только влетела в комнату, как одержимая, но, должно быть, выглядела при этом сущей дикаркой.

– Прости… – повторяет Жозеф.

– Простите… – лепечу я одновременно с ним.

– Прости, если напугал тебя. Я стучался, но никто не ответил. Прости. – Юноша сконфуженно опускает глаза.

Я делаю шаг вперед.

– Ну конечно. Я была на улице, во дворе. Вам нет нужды извиняться.

Жозеф засовывает руки в карманы.

– Я всего лишь искал Лару.

– Она ушла с мамой и тетушкой.

– А, – разочарованно тянет юноша. – Скоро они вернутся?

– Возможно. Точно не знаю.

На минуту повисает молчание. Жозеф откидывает со лба выбившуюся прядь и кивает на мои рисунки, разложенные на постели.

– Это рисунки твоей сестры?

Лицо у меня вспыхивает: я совсем позабыла, что они там