Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина

макушке. Я понимала, что должна была ответить нечто вежливое, поэтому почтительно промолвила: "Господи, Боже мой", – и дважды поцеловала его руку. Он улыбнулся, и вдруг я ясно почувствовала, что люблю его всем сердцем, больше всех на свете, что, конечно же, было совершенно правильным, учитывая, кем он являлся. Хотя практически тут же я узнала, что он вовсе не Бог, а всего лишь мой правнучатый дядя.

"Нет, дитя, я не Господь. Я всего лишь древний старик, но кровь от крови и плоть от плоти твоей. Я брат твоей прабабушки Доминики, да покоится она с миром! Я вижу тот же огонь в твоих глазах, ту же силу и ту же храбрость. И я желаю тебе, дитя моё, всегда оставаться сильной и храброй, что бы ни случилось. Всегда помни, что в конце концов ты победишь. А теперь, Стеша, отвезите её обратно и проследите, чтоб она благополучно добралась до своего дома".

Он высоко поднял свою правую руку (совсем как на другой моей картинке с Моисеем на горе, подумала я), а потом, словно в изнеможении, медленно опустился на свой трон, поддерживаемый несколькими бросившимися ему на помощь людьми. Они быстро окружили его, а Стеша, взяв меня за руку, подвела к столу, на котором я стояла перед танцем. Теперь он был уставлен мисками и блюдами, наполненными странной на вид едой. Одна пожилая женщина принесла мне чашку, содержавшую чудесный напиток, похожий на жидкое солнце. Я попробовала его – он было сладким, как мёд.

"Это и есть мёд, – сказала старушка, сияя улыбкой, а потом тут же дала мне сжевать большого пряничного человечка и набила мои кармашки множеством пряничных человечков и зверушек помельче. – Чтобы было, что погрызть на обратном пути".

Я подумала о нашей дикой скачке и о том, как непросто будет что-то сгрызть, когда летишь быстрее ветра. Однако вежливо поблагодарила: "Спасибо, да хранит вас Бог!" – а та ответила обычным: "На здоровье!" – что означает: "Пусть то, что вы собираетесь съесть – либо то, что вы уже съели, – пойдёт вам на пользу".

Потом все они спели прощальную песню – красивую и грустную песню, от которой мне захотелось плакать, – огромная каменная дверь опять отворилась, и мы все пятеро: Стеша, двое мужчин, другая женщина и я – сели на коней и ускакали прочь.

Не прошло много времени, прежде чем мы вновь оказались в лесу, примыкавшем к нашему парку. На дне оврага мы оставили коней под присмотром той же женщины, и мужчина, подхватив меня на руки, побежал со мной к низкой стене. И там он поставил меня на ноги, промолвив: "Всё, дальше ты пойдёшь к летнему домику одна, мы же будем издалека присматривать за тобой, пока ты туда не доберёшься". Стеша обняла меня и подарила нитку своих бус. Я поклонилась всем, и все поклонились мне, а потом я вприпрыжку побежала к Храму Венеры.

Добравшись туда, я застала ужасный переполох. Няня громко рыдала, Папуся орал, Ванька и Танька вопили, собаки лаяли, а большая куча крестьян подняла жуткий шум, поскольку они болтали все разом и принялись выкрикивать: "Ай-йа, ай-йа, ай-йа", – как всегда делали на охоте, вынуждая какого-нибудь зверя покинуть своё укрытие.

Я снова и снова слышала своё имя, и обрывки молитв (из уст отца Трофима), и обрывки брани (в основном из уст Папуси). О, это была грандиозная суматоха, похлеще, чем на охоте, почище, чем на сельской ярмарке.

И тут они увидели, как я появилась из зарослей, и все бросились ко мне, крича, плача, вопя и визжа.

"Вот она, вот она!" – орали Папуся с Дедусей.

"Слава Господу!" – восклицали Мамуся, Няня и мисс Бёрнс.

"Куда ты запропастилась?" – горланили Ванька с Танькой, а крестьяне, приготовившиеся в поисках меня "обшаривать лес", как поступали при травле медведя, волка или лисы, закричали: "Вот она! Мы нашли её! Мы нашли её!" – что, разумеется, было неправдой, так как это не они меня нашли, а наоборот, я нашла их.

Пока я стояла посреди них, они гоготали, всхлипывали и балаболили одновременно. Никто не дал мне сказать ни слова. Наконец Дедуся поднял руку (прям как тот Древний Старец в пещере) и сказал: "А теперь замолчите! Я хочу послушать, что скажет Тамара. Где же ты была, дитя моё? И зачем нас так напугала? Тебе не следовало исчезать подобным образом".

Не знаю почему, но я вдруг почувствовала, что не имею права рассказывать всем-всем о своих новых друзьях, в особенности о Древнем Старце, и о том, как чудесно я с ними повеселилась, поэтому решила прошептать короткий рассказ только на ухо Дедусе. На его лице появилось очень странное выражение, можно даже сказать, сменилось множество выражений. Поначалу он выглядел удивлённым, потом рассерженным, затем испытавшим облегчение, и наконец позабавленным и откровенно довольным – да-да, действительно довольным. Когда я закончила, он стал шептать Папусе, и по лицу того пробежали те же самые выражения; после этого очередь дошла и до Мамуси, но та и вовсе не выглядела довольной – лишь в первые секунды была испугана, а позже —возмущена и зла. Но как только собралась что-то высказать, Папуся бросил по-французски: "Не сейчас, моя дорогая", – и, повернувшись к толпе крестьян, крикнул: "Ребятки, я благодарю вас за то, что вы пришли помочь нам найти нашу маленькую Тамару, но вот она здесь, в целости и сохранности. Она говорит, что просто убежала в лес, чтобы нас разыграть, вот и всё. Теперь же ступайте по домам, а я распоряжусь, чтобы вам выдали за беспокойство по чарке водки".

И те ушли, оживлённо радуясь, что скоро смогут насладиться сим согревающим напитком. Я видела, что они восхваляли меня за то, что я сбежала, таким образом обеспечив их желанной порцией водки, которую они все так любили.

Стоило суматохе сойти на нет, как меня уложили в постель и дали лаврово-вишнёвых капель и некоего снадобья. Затем пришли Папуся и Дедуся, сели рядом и со мной заговорили, в то время как Мамуся сидела молча и неодобрительно слушала. Именно в тот вечер они поведали мне о моём прадеде Якове Дмитриевиче и о том, как, будучи достаточно пожилым, тот влюбился в молодую цыганку и на ней женился. Дедуся был их сыном, Папуся – внуком, а Ванька, Танька и я – правнуками.

"Ты очень похожа на свою прабабушку, Тамара, – заключил Дедуся, – вот почему они хотели тебя