Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина

Также к нам наведывался некий Нарцисс Иванович. Он чрезвычайно гордился своим редким именем и ужасно огорчался, когда люди, смутно помня, что оно как-то связано с лу́ковичными, иногда по ошибке называли его Гиацинтом Ивановичем, или Тюльпаном Ивановичем, или каким-то иным цветком, растущим из луковицы, в сочетании с верным отчеством Иванович. Услышав неприятные буквы, он бледнел, сжимал кулаки и пронзал взглядом того человека, кто осмелился сказать такое всерьёз или в шутку. Но всё же, стараясь держать себя в руках, говорил вежливо и мягко, хотя и с опасным блеском в глазах: "Осмелюсь вам напомнить, что меня зовут Нарцисс".

Но однажды он вышел из себя самым что ни на есть шокирующим образом, и причём не с кем-нибудь, а с Мамусей.

"Почему бы вам не назвать меня Лук Иванович?" – в ярости завопил он, когда та, которая всегда старалась, обращаясь правильно, не задеть его чувств, вдруг допустила столь досадную ошибку, предложив ему добавку ростбифа.

"Пожалуйста, съешьте ещё, Гиацинт Иванович", – сказала она, и на этом всё закончилось. С криком: "Впредь зовите меня Луком!" – тот выскочил из-за стола и навсегда покинул наш дом.

Ему были написаны письма с извинениями и посланы в знак примирения различные подарки, однако это ни к чему не привело. Нарцисс Иванович остался непреклонен и больше никогда у нас не появлялся.

* * *

В возрасте между десятью и двенадцатью годами у меня развилось несколько фобий. Первым в этом списке появился страх перед пьяницами – с того самого дня, когда я увидела, как наш повар, обычно столь тихий и исполненный достоинства – белый колпак, жёсткий фартук и всё прочее, – вдруг впал в ярость и стал носиться, размахивая скалкой, гоняясь за всеми, кто попадался по руку, и вопя: "Я сделаю из тебя блинчик! Только дай мне тебя поймать и увидишь, как это будет! Я раскатаю тебя в тонкую, как вафля, лепёшку!"

Когда я пыталась мимо него проскочить, он схватил меня за пояс и встряхнул, прорычав: "Это касается и тебя, мерзкое плюгавое отродье из грешного выводка".

К счастью, мой пояс развязался сам, оставшись у него в руке, и я убежала, прежде чем он успел привести в исполнение свою угрозу сотворить из меня упомянутое мучное изделие. После этого я долгое время не могла есть блинчики.

На следующее утро он униженно извинялся, бросившись на колени и целуя подол моего платья. Но столь необычное поведение лишь ещё больше меня напугало, и с тех пор я старалась с напившимися не сталкиваться, поспешно устремляясь на другую сторону улицы, если замечала, что некто, пошатываясь, идёт мне навстречу. До моей женитьбы единственными пьяницами, которых я где-либо видела, были крестьяне, неизменно уходившие в загул по субботам и в дни выдачи жалования, к великому огорчению своих жён.

"Он пропойца", – говорили они печально, а я их жалела и сочувствовала от всего сердца, удивляясь, как вообще женщины могут жить с такими мужчинами.

Моя вторая фобия была связана с бешеными собаками, зародившись, когда одна из наших борзых бросилась на меня с пеной у рта, щёлкавшими челюстями и налитыми кровью глазами и была застрелена практически у моих ног. Хотя это не сказалось на моей любви к собакам, мысли о бешенстве с тех пор буквально приводили меня от ужаса в ступор, а Ванькины и Танькины розыгрыши на эту тему, конечно же, не помогали сей многолетний страх преодолеть. Они выдумывали самые леденящие кровь истории о бешеных собаках, прятавшихся под кроватями, выскакивавших из кустов, ползавших взад-вперёд по парку, притаившихся за деревьями и повсюду ждавших, когда мои ноги окажутся в пределах досягаемости их зубов.

Моя третья фобия, касавшаяся эпилепсии, сформировалась после того, как с одним из посетителей нашей усадьбы, худым и грустным молодым человеком, случился припадок, когда тот рубился со мной в крокет и дело шло к моей победе. Падая, он повалил кучу проволочных воротец, ударился головой о колышек и сломал надвое свой молоток, ещё и разорвав брюки от кармана до манжеты. Остолбенев, я наблюдала за ним, думая поначалу, что это истерика, вызванная проигрышем. Но позже поняв, что с ним происходит нечто ужасное, стала звать на помощь.

"Если такое ни с того ни с сего случилось с ним, почему это не может произойти с кем-то из нас?" – мрачно поинтересовалась я у Доктора, задаваясь вопросом, что неужели я живу в таком мире, где люди, проигрывающие в обычной игре, могут рухнуть, ломая всё на своём пути, включая самих себя.

Все эти зрелища, естественно, стали серьёзным потрясением для нервной системы чувствительной, впечатлительной и легковозбудимой маленькой девочки, и доброму Доктору потребовалось много времени, мудрости и понимания, чтобы противостоять этому и помочь мне побороть свои страхи.

Он объяснил, что пьянство можно вылечить, как и бешенство, если своевременно провести вакцинацию по Пастеру. А что касается эпилепсии … здесь он пустился в длительные рассуждения, которые в итоге меня успокоили, избавив от данной фобии до такой степени, что в дальнейшем я, следуя заветам Доктора, всякий раз, когда видела эпилептика, корчившегося и истекавшего пеной на улице или в другом месте, подбегала и хватала его за язык, чтобы он его не проглотил.

Однако знание о холере просто ошеломило меня, и этот страх я так и не изжила. Каждое лето, когда та подкрадывалась к Стронскому из Азии и с берегов Волги, через Каспийское море и Астрахань, по водным и железнодорожным путям, я неделями испытывала ментальный ужас, непрестанно представляя, что мы все поражены этой страшной болезнью. Охваченная паникой, я слушала, как Папуся читал вслух газеты: "Первый случай холеры на волжском пароходе; двадцать заболевших в Самаре; тридцать – в Казани; пятьдесят – в Нижнем Новгороде; сто – в Москве и наконец три – в столице нашей губернии", – тогда как та находилась в стороне от основных дорог. А это означало, что буквально через пару-тройку дней и в нашей глуши будет несколько случаев заболевания, и доктор Руковский пошлёт за помощниками и откроет деревянные холерные бараки, расположенные на окраине села и известные как чумной дом.

У данной фобии было несколько веских причин. Первая заключалась в том, что я слышала, как Мама читала вслух жуткое описание сцены холеры из английского романа "Анна Ломбард". Хотя