Тамара. Роман о царской России. Книга 1 - Ирина Владимировна Скарятина

научных и политических диспутов, мало кто обращал серьёзное внимание на грозную чёрную тучу, медленно подползавшую и уже почти нависшую над нами, понемногу закрывая солнце и готовясь в любую минуту разразиться громом, молниями и разрушением. Всё выглядело так, словно мы жили своей обычной жизнью, намеренно повернувшись спиной к необъятной завесе надвигавшейся бури. Уже была "надпись на стене", но её видели лишь единицы.

В храмах появились новые пророки, взывавшие к Небесам и предрекавшие падение "Содома и Гоморры" и наступление Судного дня. Но за исключением одного, отца Григория Петрова, который удивительным образом сделался явным любимцем публики, все они стали "гласом вопиющего в пустыне", к коему не прислушивались или над коим открыто насмехались.

Однако с каждым месяцем 1905-го года на гребнях этих грохочущих приливных волн накатывались на нас трагедия за трагедией.

Девятого января шествие рабочих было расстреляно на подходе к Зимнему дворцу; в феврале подорвали бомбой великого князя Сергея; в июне произошёл мятеж на Черноморском флоте; в сентябре с Японией был подписан унизительный мир; в октябре нация была парализована всеобщей стачкой, объявленной первым Петербургским советом рабочих депутатов; а семнадцатого числа того же месяца император отказался от своих прав абсолютного монарха, подписав манифест о создании, но уже слишком поздно, имперского парламента, известного как Дума. В то же время разбитая армия возвращалась с японского фронта; происходили многочисленные крестьянские бунты с целью отбора у помещиков их земель, за коими последовали поджоги многих усадеб; тогда как в Москве вспыхнуло крупное восстание, принявшее угрожающие размеры.

Тогда я была непрестанно возбуждена и, подобно блуждающему огоньку над тёмным и коварным болотом, проживала свою маленькую нелепую жизнь, порская в самой гуще всех тех великих исторических событий, которые были предвестниками революции 1917-го года. Я наблюдала за ними, так сказать, из первого ряда, охваченная волнением, с некоторой долей ужаса и трепета перед неизвестным. Я была буквально ошеломлена.

Я не могла осознать, что всё это значило, а когда просила объяснений, мне только говорили, что есть "плохие люди", называемые социалистами и революционерами, которые хотят убить императора, великих князей и всех тех, кто стоит у власти, чтобы править вместо них самим.

"Что, конечно же, является страшным грехом, в особенности если учесть, что император – это помазанник Божий и представитель Бога на Земле", – повторяли мне снова и снова, но эти доводы мне ничего не давали. Они были слишком расплывчаты.

Мой пытливый ум был озабочен этой проблемой. Почему плохие люди хотели погубить самого Божьего представителя, Его помазанника? Были ли они просто разбойниками, как Стенька Разин и Кудияр? Или же, подобно Моисею, просто стремились освободить свой народ? Ведь я изучала Библию вместе с отцом Трофимом, и во время одного из наших уроков, посвящённых Египетскому рабству и переходу через Красное море, он выразительно говорил о величии действий по вызволению угнетённых и порабощённых людей. Моисей спас свой народ, подытожил он, и то, как он всё это изложил, заставило меня думать, что его рассказ был иносказательным.

Как и все остальные во время японской войны, я в меру своих скромных сил крутила бинты для раненых, оплакивала потерю крейсера "Варяг" и канонерской лодки "Кореец", а ещё больше слёз пролила из-за нашего разгрома в Цусимском сражении и падения Порт-Артура, где мой дядя основательно подпортил ситуацию. "Ни за что не упоминайте Порт-Артур в присутствии бедного дяди Ивана, так как он имел благие намерения, но у него просто ничего не вышло", – предупредили нас. Никто никогда этого и не делал, за исключением единственного раза, когда я за ужином, забывшись, спросила его что-то об этом городе. Взгляды всей семьи мгновенно напомнили мне о моей ошибке, и в мучительном замешательстве я подавилась и была выгнана из-за стола.

Конечно, я слышала мрачные описания убийства великого князя Сергея, и мятежа на Чёрном море, и восстания в Москве, да и бунтов крестьян по всей стране. Кроме того, находясь в Стронском, из окна своей детской я собственными глазами видела, как сгорал наш урожай, собранный на полях, а также как пылали наши леса.

Чтобы защитить наше поместье от дальнейших поджогов, губернатор немедленно прислал казаков, и Стронское было ими буквально наводнено. Каждый вечер в сумерках, в течение часа после ужина, они пели и танцевали для нас на лужайке перед домом, а на почтительном расстоянии юные селянки, одетые в свои самые яркие сарафаны, восхищённо за ними наблюдали и хихикали, прикрыв лица загорелыми руками.

Танька при этом беззастенчиво флиртовала с молодыми есаулами, в то время как я уныло слонялась вокруг, поскольку ни один казак не удостаивал меня внимательным взглядом, а разве что мельком улыбался и снисходительно кивал, будто я была столь смехотворно юна, чтоб даже переброситься со мной парочкой слов. Я постоянно пребывала в растрёпанных чувствах, в отчаянии думая, что никогда не повзрослею.

"Подожди, пока тебе не исполнится двенадцать, тогда люди начнут тебя замечать", – утешительно сказала Танька. Но мне двенадцатилетний возраст казался чем-то недостижимым, чем-то размытым и нечётким в далёком-предалёком будущем.

Всё то лето в воздухе беспрерывно висел дым, а солнце было красным и зловещим из-за бесчисленных пожаров, охвативших всю Россию. Крестьяне продолжали поджигать помещичьи угодья, рабочие бастовали, а молодые бунтари, в основном студенты различных университетов, бродили по деревням и сёлам, проповедуя крестьянам евангелие свободы. Некоторые из них заглядывали и в Стронское, однако были немедленно изгнаны казаками. Сельский госпиталь, где трудился наш Доктор, был заполнен ранеными, возвращавшимися с японского фронта, а дальнее крыло дома было переоборудовано в приют для выздоравливавших. Газеты, которые Дедуся читал нам вслух за чаем, пестрели потрясающими новостями, как то: мятеж на флоте, убийства высоких чиновников, волнения в прибалтийских губерниях и, что из всего было для меня самым ужасным, медленное, но неумолимое распространение особенно опасной эпидемии холеры.

Но всё же то страшное лето подошло к концу, и с глубокими вздохами облегчения семья, как обычно, переехала в Санкт-Петербург, как раз к началу всеобщей стачки – ключевого события Первой революции 1905-го года. В результате забастовки железнодорожников Санкт-Петербург был полностью отрезан от внутренних районов страны и запасы продовольствия опасно уменьшились. Позже по всему городу отключилось электричество, погрузив и наш дом в темноту, освещаемую лишь несколькими свечами, а студенты и рабочие стали устраивать беспорядки на тёмных улицах. Поскольку была предсказана нехватка воды, мы наполнили до краёв ванны, а также все имевшиеся в наличии вёдра, кувшины, тазики и горшки. Лично я залила воду