Когда мы были чужие - Памела Шоневальдт

Мистрис осмотрела шрифты, бутоны и раскрытые розы, скривила губы и обернулась к Марии. Они быстро перебросились несколькими фразами, Мистрис кивнула, резко ткнула в меня пальцем и выплюнула какие-то непонятные звуки.

Мария откашлялась и объяснила:

— Будешь здесь есть и спать вместе с другими девушками. Будешь шить воротнички с шести утра до шести вечера. Работа сдельная. Она платит за то, сколько ты сделала. Если ты проворная и понятливая, будешь иметь три, может, четыре доллара в неделю после вычетов за еду и постель. Первые полтора месяца выходной — полвоскресенья, потом целое воскресенье. Это очень щедро, понятно? Не забудь, ты не знаешь языка. Самой тебе тут работы не найти.

— Я могу выучить английский.

Мария сердито поглядела на меня и язвительно спросила:

— Хочешь снова спать на озере и чтоб тебя нашли дурные люди?

Я покачала головой.

— Нет, но я подумала, что…

— Ты думай о работе, милочка. Нет работы, нет еды. Понятно тебе?

— Да.

Ох, Дзия, стоило ехать так далеко ради этого.

Мария кивнула Мистрис, та извлекла вышитый кошелек из недр своей юбки и отдала гречанке несколько монет.

— Ну, что уставилась? — фыркнула Мария. — Это твои деньги за первую неделю. Я их забираю, это доля посредника. — Тут Мистрис что-то сказала ей, и Мария перевела: — Она говорит, здесь приличная мастерская. Только незамужние, порядочные девушки. Если тебе заделают младенца, сразу уходишь. Я ей сказала, что проблем не будет, ты не хорошенькая, к тому же у тебя вон что, — она указала на мой шрам. — Но больше никаких драк. Ясно?

— Я буду хорошо работать.

— Это уж точно, — хмыкнула Мария и убрала деньги в карман. Они еще о чем-то поговорили, и Мария ушла.

Тут появилась кряжистая негритянка и проводила меня в узкую длинную комнату — столовую. Она сказала «сядь» и решительно усадила меня на стул. Затем подняла руку, произнесла «жди» и ушла, но вскоре вернулась с кувшином воды, хлебом, треугольником рыжего сыра и миской зеленого варева.

Поочередно тыкая в каждое блюдо, негритянка говорила его название по-английски, а после велела произнести эти слова мне. «Гороховый суп, хлеб, сыр, вода». Наконец она поднесла руку ко рту и сказала «ешь». И пока я хлебала теплый суп, она ударила себя в грудь и несколько раз повторила:

— Лула.

— Ирма.

Лула потрепала меня по плечу. Я ела и чувствовала, что голодные спазмы постепенно отпускают мой бедный желудок. В соседней комнате высокий пронзительный голос повторял одни и те же слова, смысл которых я вскоре хорошо усвою: «Режь, шей, работай».

— Ешь, Ирма, — приговаривала Лула.

Солнце просачивалось в комнату сквозь пыльные высокие окна и освещало фотогравюру на стене. Грустный мужчина с впалыми щеками и уродливой бородкой смотрел на нас добрыми глазами. Наверно, американский святой. Я указала на него Луле, и та прижала руку к сердцу.

— Авраам Линкольн, — произнесла она с благоговением.

Я прошептала в тарелку с супом:

— Святой Авраам, защити меня в Америке и помоги мне отыскать Карло.

Лула тронула меня за плечо. Я торопливо доела хлеб, и мы пошли в соседнюю комнату, такую же узкую и длинную. Рядами стояли столы, а за столами работали женщины, и руки их порхали, как птицы. Паутинки обрезанных ниток и ворсинки ткани клубились в солнечном луче. Мистрис щелкнула пальцами, подошла косоглазая албанка, говорящая по-итальянски, и принялась объяснять мне, в чем заключается работа.

— Это воротнички для джентльменов, — Бела разгладила льняные полоски. — А это для леди. — По краю воротничка завивались вышитые кремовые оборки. Мистрис что-то быстро сказала ей, и Бела продолжала: — Она говорит, что это для благородных господ. Работа должна быть безупречная.

Бела показала мне, как надо кроить детали. А потом две венгерки сшивают их на машинке в другом помещении и приносят обратно для окончательной отделки.

— Машинки для шитья? А как они выглядят?

Мистрис поглядела на Белу, и та ответила:

— Они черные. А потом мы обрезаем и выворачиваем воротнички, пришиваем пуговицы и делаем петли. Крахмалим, гладим. Если тебя допустят к вышивке, будешь получать немного больше денег.

Мистрис прищурилась и потерла глаз длинным скрюченным пальцем. Бела прибавила:

— Она проверяет все воротнички. — И сообщила с нажимом, чуть понизив голос: — Если она сказала, что воротничок плохой, тебе за него не платят. И не заляпай ткань кровью.

Я поняла, работать придется изо всех сил, даже больше, чем в Опи в сезон стрижки овец. Вот она, вожделенная Америка, куда все так стремятся. Возможно, мне стоило все же остаться в Нью-Йорке с Терезой или продолжить поиски Карло вчера ночью? Впрочем, как его найдешь? А второй раз ночевать на озере… брр.

Мистрис отвела мне место на скамье, выдала образцы, нитки, иголки, тесьму и крошечные пуговички. Вскоре я пойму, что рабочие места выбраны так, чтоб соседки не могли общаться. Бок о бок со мной оказались шведка и венгерка, потом ирландка и полька. А если кто-то шепотом переговаривался через стол, Мистрис тут же рявкала: «Режь, шей, работай». Первые шесть моих воротничков она отшвырнула в брак. Следующий был, на мой взгляд, превосходен, но ее пальцы обнаружили кривой шов. На восьмом было пятнышко крови. Осмотрев девятый воротничок, шведка одобрительно кивнула, и я подняла руку, подзывая Мистрис. Она тщательно его обследовала и небрежно бросила в коробку для «одобренной» работы. Клянусь, завтра все до единого воротнички попадут только туда. И я буду делать их так же быстро, как шведка.

Лула позвонила в колокол, и мастерская наполнилась звуками: заскрипели отодвигаемые от столов скамьи, женщины вздыхали, шумно потягивались и подзывали подруг. Я встала и покачнулась от боли. Спина, руки, ноги, шея и плечи болели нестерпимо. Прежде я никогда так не работала — безостановочно, кропотливо, да еще и плотно сжатая с обеих сторон. Даже вышивая алтарную пелену, я все же постоянно отвлекалась на другие дела — топила очаг, ходила за водой, выполняла мелкие поручения Дзии. Да что там, просто передвинуть стул вслед за скользившим по комнате солнцем, и то был отдых. Все тело кричало: «Больше никаких воротничков!» А ведь прошло только полдня. Бела взяла меня за руку и принялась разминать ее, а шведка в это время трудилась над моими плечами, как Ассунта над тестом.

— Ты по крайней мере выдержала целое утро, — заметила итальянка из Апулии. — Многим и того не удавалось. Вторая половина дня проходит быстрее, — заверила она. Но мне было невдомек, как одна вечность может оказаться короче другой.

Лула подала обед — тонкий кусок тушеной говядины, разбавленное пиво и квадратные ломтики хлеба, кукурузного, как она сказала. Грубого помола, они были теплые и чуть сладковатые. Я ела медленно, потирая занемевшие пальцы. Вокруг шумела разноплеменная речь, совсем как на «Сервии».