Тума - Захар Прилепин

Он открыл глаза и сел на лавке.

Никаких птиц не было.

…не слухом, а существом своим осознал: городок вмиг очнулся весь. В сенцах уронила пустые вёдра выбежавшая Матрёна.

Били в котлы тревогу.

Иван кружил по куреню, сминая стеленную овчину, и безуспешно пытаясь запрыгнуть в шаровары. Яков, сидя на лавке, одевался так прилежно, словно был собственной куклой, – и только поглядывал в дверь: а где матушка, а когда придёт.

В соседних дворах заорал, загоношил скот.

Мимо куреня, надрывно крича, проскакали конные казаки.

– Беда, детушки, – сказал уже одетый отец будничным голосом.

Он стоял посреди куреня, проверяя, ничего ль не запамятовал.

Тут же колокол будто сорвался и покатился с горы, а человеческих криков, ржанья, воя, свиста стало в разы, обвально, больше.

…чужие трубы на той стороне Дона верещали так, как если бы в самом густом лесу каждое дерево обрело голос и возопило.

– Матрёну слушайте! – перекрикивая нисходящий на Черкасск ад, велел отец. – Скажет бежать – бегите, чада.

Не закрывая дверей и с Матрёной не простившись, вышел, и уже во дворе, вспрыгивая на коня, крикнул Мевлюду:

– Проломят – бегите на каюке!

Привычного «а-люб-ба!» Степан не расслышал.

– На валы пойду! – выпалил, тараща глаза, Иван, справившись наконец с шароварами. – Кто ж там явился-то?

– Смертушка, – по-взрослому ответил Яков.

…на валах городка шла свалка. Слышался непрестанный лязг, крик.

Всё ближе, накатывая, вгоняя в дрожь всю душу целиком, звучали чужие литавры, роги, цымбалы, набаты.

И лишь пушек и ружей казачьих слышно не было: пороховой запас в Черкасске закончился ещё в декабре.

Воздух сёк непрестанный свист татарских стрел. Всё чаще падали те стрелы посреди городка, утыкивая куреня и мостки, раня лошадей, скотину, казаков, баб.

Бешено лаяли во все стороны собаки. Металась домашняя птица, взлетая необычайно высоко и падая на бегущих казачек, тащивших на руках малых детей и пихавших впереди себя тех, кто мог бежать сам.

– Бросайте всё! – пронёсся охлюпкой казак, размахивая саблей. – Не сдержим поганых!..

…Степан увидел, как, завалив плетень, незнакомые воины с разных сторон окружают жилище Корнилы Ходнева.

И лишь спустя миг догадался: татарва!.. Уже пришли! Явились!

Матрёна, став посреди двора, странным, чужим, слишком высоким голосом крикнула:

– К протоке отец велел вам! На воду!..

Иван не шевельнулся. На боку его висела сабля, за спиной – карабин.

Матрёна беспомощно посмотрела на Ивана. Потом махнула рукой и некрасиво, по-бабьи, села на ледяную землю.

– …нехай нас всех тут побьют, – сказала.

Иван, зарычав, бросился к Матрёне: поднимать её.

…с базара бежали ночевавшие там торговые люди: московские – в распахнутых кафтанах, в заломленных на затылок шапках, персидские, сверкающие ошалелыми глазами, – в чалмах, эллинские, чернявые и губастые, – в шляпах с полями.

Повсюду валялись тюки с просыпанным товаром, уздечки, сёдла, гроздья ожерелий. То медно, то серебряно мигала в разгоравшихся огнях посуда, хрустел побитый хрусталь. Из пробитой бочки лилось в жирную лужу вино, пробивая в грязном песке тонкую, чёрную дорогу.

…Разины пробежали через расстеленную дорожку дорогого сукна к протоке.

В каюке их дожидался Мевлюд.

Увязавшийся за ними жеребец Ворон недолго трусил вдоль протоки, но поперёк его пути выкатилась повозка – и, сломав ось, завалилась.

Старуха несла вдоль воды кричащего годовалого ребёнка – дитя извивалось, указывая во все стороны растопыренными пальцами.

Калечного казака на бегу спихнули в апрельскую воду; он сразу канул, будто каменный.

Дребезг, лязг, визг слились в единый тошнотворный гомон: будто над адом подняли крышку. Пестрела огненными языками вода. Черкасский колокол стал неразличим и запропал в рёве.

С протоки казалось, что черкасский люд бежит во все стороны сразу, словно земля зашаталась и стороны света спутались.

Последнее, что Степан разглядел: кто-то, будто от шума, захлопнул раскрытые ставни в курене.

…толкнулись боками с каюком, где сидели дед Черноярец со старухой, их невестка, прочая разномастная сопливая Черноярцева поросль, самый старший средь которых был Ванька, а самый малой – меньше годочка, у невестки на руках; лез по матери, как по дереву, хватая её то за губу, то за ухо.

Протокой вышли на большое донское теченье. Погнали на самую средину, торопясь отстать подальше от берегов, чтоб не побили из луков.

Смертный гомон так и висел над ними, не отставая, кружа, изводя жутью.

…только за излукой – Мевлюд на удивленье ловко, хакая, грёб, – шум начал ослабевать. Лишь по воде будто бы тёк тихий гуд.

На ещё заснеженных берегах изредка показывались за камышами конные татары, но стрел не тратили.

…вскоре стал различим плеск воды. С берега раздалось стрекотанье одинокой птицы.

Матрёна смотрела в сторону невидимого уже, но дымящего пожарами Черкасска. Яков не шевелился. Мевлюд безмолвно плакал, не утирая слёз.

…Каюки и струги убегавших растянулись на несколько вёрст.

Одни отставали, другие гнали вперёд.

В рукавах и протоках расходились кто куда считал верней.

За Разиными так и шли Черноярцы; грёб Иван. Он рос длинным, рукастым, очень сильным, но в их каюке было больше людей.

Старуха Черноярца сидела, как чёрная безглазая птица.

…раздался выстрел; следом – крики; свист стрел; снова крики…

Разины пошли рукавом, уходя от засад.

Навстречу им выгребли Минаевы. Молча, как онемевшие, замахали руками, указывая на правый берег, в камыши.

Мевлюд, багровея сразу всем круглым безбородым лицом, закусив верхнюю губу, остервенело погрёб к тому берегу.

… ползком, черпая рукавами воду, братья Разины размяли посреди камыша дорожку и затянули каюк в камыши.

Влекли его всё дальше вглубь, в камышовые заросли, пока не пропали из вида вовсе.

…не слишком далеко раздался вопль и дурная предсмертная сутолока; и крики татарвы:

– Бу ере! Чек! Чек! (Сюда! Тащи! Тащи! – тат.)

…шумная суетня приблизилась.

Иван, сжав топорик, завалился на бок, ожидая…

Оказалось: Ивашка Черноярец с дедом затягивали в камыш свой каюк.

…у молодой их бабы вдруг вскрикнул – сквозь материнскую руку, зажимающую рот его, – младенец.

Дед Ларион хапнул ребёнка из бабьих объятий и тут же сунул, как полено, в стылую воду. Баба рванулась к Лариону, но дед безжалостно сгрёб всё её лицо в другую, раскорячившуюся пауком длань, сминая ей неумолимыми перстами рот, скулы, виски, как глину, другой же рукою продолжая держать младенца под водой.

Баба, теряя сознание, осела.

Спустя недолгое время дед вытащил из воды онемело обвисшую, побелевшую, в красных пятнах, клешню. Сжал-разжал кулак, разгоняя застывшую в жилах руду.

…к ночи вышли на каюке из едва проницаемой серой мари навстречу – нос