Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Проявленная немцами жестокость к пленным, как нарушение принципа человечности, утверждаемой Гаагской конвенцией, вызывала ответные мероприятия. В Российской империи уже 20 и 25 августа 1914 года император отдал Совету министров распоряжение об ужесточении обращения с военнопленными, пересматривая Положение о военнопленных от 13 мая 1904 года.^[136] Один этот факт говорит о том, что мировой конфликт будет вестись на несколько иных, нежели Русско-японская война 1904–1905 гг., нормативах. Опять-таки повторимся, что первыми нарушителями стали немцы — это естественный акт со стороны агрессора, настроенного на скоротечную победоносную войну и потому не склонного «сентиментальничать». Исход войны показал пагубность такой политики, но лишь Нюрнбергский процесс по окончании Второй мировой войны подверг германский агрессивный империализм двадцатого столетия осуждению со стороны мирового сообщества.

В русле общей государственной политики реагировало и российское общество. Сведения о немецкой жестокости, о добивании раненых на поле боя, об издевательствах над русскими пленными, вызвали требование соответствующего отношения и к противнику. Первая мировая война изначально обрела националистическую подоплеку, густо замешанную на ксенофобии.

Пропаганда расового превосходства в предвоенной Германии принесла свои плоды и в ответных шагах неприятельских Германии государств. В России с самого начала войны негативно относятся к любым проявлениям симпатии к неприятелю — жестокому, сильному и безжалостному. Так, уже в августе 1914 года начальник Грязинского отделения службы эксплуатации общества Юго-Западных железных дорог Нейман был уволен со службы за обходительное обращение с пленными австрийскими офицерами. После расследования по ходатайству тамбовского губернатора он был восстановлен на службе.^[137] Показательна дата — август, разгром под Танненбергом и десятки тысяч русских солдат и офицеров в немецком плену.

Действительно, на первом этапе войны в России существовало что-то вроде благостного отношения к военнопленным. Во-первых, еще не успела проявиться ксенофобия, так как страна была уверена в скоротечности конфликта, в чем ее заверяло военное ведомство. В отдельных пунктах и случаях общество реагировало достаточно жестко, что и показывает указанное «дело Неймана», но вплоть до лета 1915 года такая реакция при всем своем количестве не имела массового характера симптоматичного явления. Говорить о переходе всего социума к негативу можно лишь с началом Великого Отступления, когда новые сотни тысяч русских солдат и офицеров пополнили ряды военнопленных.

Неким рубежным событием здесь служит антигерманский погром в Москве 8–11 июня. За спиной остался почти год войны. В Германии ксенофобия стала одной из характерных ведущих черт общегосударственной политики с самого начала войны, так как культивировалась она десятилетиями, до 19 июля 1914 года. Показателем стала описанная А. А. Брусиловым сцена с сожжением макета Московского Кремля в период Сараевского кризиса. Тем горше было разочарование в конце 1918 года, с поражением Германии и развалом Австро-Венгрии.

Во-вторых, неповоротливая бюрократическая махина Российской империи не успевала должным образом реагировать на события. Что говорить, Ставка стала награждать бежавших из плена солдат Георгиевскими медалями с конца 1914 года, а Главный штаб, в чьем ведомстве, собственно, состояло дело награждения в Вооруженных силах, «раскачался» до признания этого акта лишь в ноябре 1916 года. Так и здесь. В то время как в Германии и Австро-Венгрии военнопленные сразу же распределялись по спешно строившимся лагерям, а офицеры заключались в крепости и подобные «режимные зоны», в России лагеря представляли собой ряд бараков, обнесенных временным забором.

Все равно бежать из России было почти бесполезно, как писал Николай Васильевич Гоголь, хоть три года до любой государственной границы скачи — не доскачешь. Тем более что всех пленных русские старались размещать по национальному критерию. При этом славян стремились оставлять в европейской части страны и Западной Сибири, а немцев отправляли в Восточную Сибирь и Туркестан. Куда здесь было бежать? Лишь единичные отчаянные счастливчики бежали из Закаспийской области, переходя русско-иранскую границу. Из них составлялись командные кадры для борьбы за Персию. Формальное интернирование не решало проблемы, так как беглецы тут же переводились в распоряжение прогерманской жандармерии: «Беглецы находили не только приют в Персии, но внимание и особенную заботливость».^[138]

К тому же большинство неприятельских пленных составляли австрийцы, где более половины являлись славянами. Так как судили всех по отдельным людям, то и отношение населения было соответствующим. Тем более что каждый россиянин отлично понимал, что до Сибири никакой немец никогда не дойдет, и отношение было мягким и порой сочувствующим. Поэтому например, австрийские и немецкие офицеры в основной своей массе до мая 1915 года «были размещены отдельно, по частным квартирам, пользовались почти полной свободой, имели занятия в соответствии со своими знаниями (уроки языков, музыки и т. п.)». Затем последовал перевод офицеров также на казарменное положение, причем офицеры-славяне помещались отдельно от австрийцев и венгров.^[139] Обратим внимание, что перемена положения неприятельских военнопленных явилась следствием, во-первых, положения на фронтах. Отступление армий Юго-Западного фронта в Галиции вызвало ухудшение содержания пленных.

Во-вторых, это изменение стало следствием изменения государственной политики. Вернее, исполнения ее на местах, так как изменилась-то она гораздо раньше. Но вплоть до Гор-лицкого прорыва, русское общество успокаивало себя необоснованно утешительными заявлениями военных властей о том, что война вот-вот закончится. Спрашивается: ну и чего тогда обижать пленных, тем более что еще немного, и они окажутся проигравшими?

Фронт в Восточной Пруссии и Польше, невзирая на частные неудачи, стоял твердо. В Карпатах австрийцы уже отходили на западные склоны, сдавая ключевые перевалы. На Кавказе в ходе Сарыкамышской оборонительной операции зимы 1915 года турки были разгромлены и отброшены от государственной границы в свои пределы. Видимые поводы для оптимизма были налицо. Горлицкий прорыв изменил все и сразу: после ожесточенных недельных боев фронт покатился на восток, теряя десятки тысяч людей под ураганным огнем германских тяжелых гаубиц.

«Неожиданно» выяснилось то, что в Ставке прекрасно знали и раньше: поражения были неминуемы, так как в Действующей армии не хватало вооружения и боеприпасов, причем не хватало катастрофически. Верховный главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, который собственный престиж ставил невероятно выше любого количества крови русских солдат и офицеров, издал приказ «ни шагу назад», но это лишь увеличивало потери. Особенно — пленными, ибо психологический надлом полубезоружных войск перед мощью неприятельского огня оказался слишком тяжелым.