Этот маленький город - Юрий Николаевич Авдеенко

помнил потому, что дяде Володе кто-то рекомендовал пить сок столетника с медом. Столетник Софья Петровна принесла из города, но вот меда на пасеке найти не удалось. Дядя Володя все вздыхал и возмущался:

– Пасека, Пасека… А мед черти съели! – Но это было потом, позднее…

А в первое утро они спросили назойливого Паханкова, не знает ли он, где здесь дом Чугунковых.

– Тот самый дед, у которого три семьи живут с маленькими детишками, – ответил Паханков. После Любашиного выпада с него слетела спесь. – Это еще пройти надо. Хороший дом. Я и к нему просился. Бесполезно. Здесь у каждого беженцы. А Чугунков три семьи пустил. И в сарае живут, и под грушей.

Не только у Степки, но и у всех остальных паршиво на душе стало после того, что сказал Паханков. Неприятное это дело – бросить обжитые стены, даже если они без крыши, и ночью уйти куда-то в горы, где тебя никто не ждет и не знает. Уж лучше бомбежки, но только дома.

Паханков ободрил:

– Вы духом не падайте. Не зима на дворе свирепствует… До позавчерашнего дня на старой конюшне девять человек жили. В Грузию выбирались.

– Где эта конюшня? – спросила Любаша.

– Я провожу, – охотно предложил Паханков.

Пошли за ним. Он говорил дяде Володе:

– Место здесь сухое, возвышенное… Природа – сами видите. Кислицы, груши в лесу есть. Каштаны скоро посыплются. Если дожди не прибудут, очень просто даже можно перебиться…

В заброшенной конюшне лишь с одной стороны сохранились стойла, но лошадьми не пахло, а пахло прелым сеном. Мятая газета, яичная скорлупа, затоптанные окурки – все это подтверждало слова Паханкова, что в конюшне еще недавно жили беженцы. Дыр в немазаных стенах, сделанных из тонких жердей, было много, и дневной свет просачивался, словно вода сквозь сито. Большая дверь напоминала не дверь, но ворота, одна половинка скосилась на верхней петле, а другая отсутствовала.

Вместо потолка под драночной крышей от стенки к стенке протянулись темные балки; на одной из балок висела мертвая змея.

– Нет, – брезгливо сказала Любаша, – лучше под открытым небом!

Когда вышли из конюшни, то снова поняли, как хорош мир, если бомбы не сыплются на голову и светит солнце, и ветер, бежавший от моря, немного шевелит волосы и забирается под рубашку.

На пригорке стоял домик с узкой во весь фасад террасой, он не был огорожен забором. Перед домом белела печка, и дым изгибался над невысокой мазаной трубой, словно рог.

– Это что? – спросила Любаша.

– Не поймешь, – ответил Паханков. – Склад не склад, контора не контора.

– Тем лучше. Будем жить на крыльце склада тире конторы, – решила Любаша.

– А как же? – возразил Паханков. – Там все-таки я со своей семьей располагаюсь.

– Не поместимся? – спросила Любаша.

– Да как сказать… – мялся Паханков. – Половину крыльца уступить могу…

– А может, все-таки попроситься к Чугунковым? – неуверенно сказал дядя Володя. – Жора обещал твердо.

– Жора… – пренебрежительно возразила Люба. – Жора не их сын. А сына Чугунковых мы не знаем…

– Это так.

9

– Рядовой Чугунков! – крикнул младший лейтенант Локтев.

Чугунков ящерицей проскользнул между камнями, прижимаясь к вздрагивающей от взрывов земле.

– Нужно пробраться к вершине. – Локтев перевернулся на спину и поднес к глазам бинокль. – Нет, я ничего не вижу.

Чугунков поморщился.

– Сможете? – спросил Локтев.

– Если приказываете.

– Зачем так? Нужно узнать, живы ли корректировщики. Может, и нет смысла держать эту проклятую высоту.

– Похоже, есть. Раз немцы на нее, как саранча, прут.

– Морские батареи не стреляют уже третий час.

– Это плохо, – сказал Чугунков. И добавил: – Я попробую…

– Только осторожнее, – попросил Локтев. – И возвращайтесь быстрее. Мне будет трудно без вас…

– Спасибо, командир…

– Знаете, я все-таки не командир, а архивариус… Это слово звучит очень книжно. Правда?

Но Чугунков не понял его. Он понял другое: нужно ободрить взводного сейчас же, не сходя с места.

– Вы командир, – сказал Чугунков. – Самый нормальный. Вам только нужно научиться ругаться матом. И будет полный порядок.

– Это неверно, молодой человек. Я знаю многих командиров разных рангов – людей исключительно культурных.

– Разных рангов – другое дело, – ответил Чугунков. – Но взводный и ротный должны уметь говорить по-свойски. Иначе им хана!

– А что такое «хана»?

– Конец, – пояснил Чугунков. И как-то посуровел, напрягся и стал осторожно пятиться назад. Потом он скользнул за камень, а еще через несколько секунд спрыгнул в расщелину.

Локтев потерял его из виду. Повернулся. Поднес к глазам бинокль и стал смотреть вперед.

Солнце еще не забралось в зенит. Светило слева над горой. И легкое марево дрожало перед фронтом, нежное, как ранний цветок. Стволы кленов и ясеней отливали обманчивой синевой, тогда как верхушки деревьев были багряно-желтыми, потому что марево струилось низом и солнце ласкало увядающие листья заботливо, щедро.

Немцы прятались там, за стволами деревьев. Вспышки их автоматов и пулеметов выдавали себя, словно огни маяков. Но патронов во взводе Локтева оставалось мало. И он уже час назад распорядился стрелять только наверняка.

К несчастью, противник патронов не экономил. И мин не экономил тоже. С пронзительным завыванием, шипением и свистом они неслись к высоте Сивой, норовя угодить в вершину, где затаились корректировщики. Засекли их немцы визуально или запеленговали работу радиостанции, Локтев не знал. Но у него не было сомнения: враг обнаружил корректировщиков и поставил своей целью уничтожить их.

Возможно, это уже случилось. Локтев не был уверен, что корректировщики живы и продолжают выполнять задачу. Молчание артиллерии лишь усиливало его беспокойство.

По цепи – беспроволочному телеграфу – пришло сообщение: противник в составе усиленного взвода атакует северо-восточный склон высоты.

«Надо спешить туда, – подумал Локтев. – Кажется, меня убьют. Вот только поднимусь и спрыгну в расщелину. Тогда Чугунков найдет мое тело, если, разумеется, вернется целым и невредимым. Нет, Чугункова не убьют. Это у него на лице написано. У снаряда и у пули понимание есть, что им можно, что нельзя. Есть ли? В народе говорят: смерть слепа… А может, остаться здесь? Ну какая от меня помощь там, на северо-восточном склоне? Из автомата стреляю хуже некуда. Нет. Не пойду».

И он встал не таясь. Равнодушно спрыгнул в расщелину. Вышел на склон. И, будто во сне, пренебрегая всеми правилами военной маскировки, размеренным шагом, сутулясь, пошел на северо-восток. Может, вокруг него свистели пули, может, нет, Локтев не знал, потому что не замечал ничего.

И бойцы взвода, увидев своего командира, спокойно шагающего вдоль позиции на виду у противника, не просто подивились его смелости, но и заразились ею. И каждый стал силен, как дюжина. И противник вновь отступил с большими для