Годунов. Трагедии Смутного времени - Александр Николаевич Бубенников

class="p1">Жолкевский знал, что малолетнего стольника Михаила Федоровича Романова нельзя включать в посольство ни по русским, ни по польским правилам. Он хотел таким способом удалить из Москвы его отца Филарета, тем самым как бы нейтрализовать юного претендента на престол, оставить его без поддержки отца.

Иван Романов пожал плечами, переглянулся с боярами правительства и сказал:

– Мы будем думать, гетман, о месте и роли владыки Филарета в посольстве. Дай нам немного времени.

– Пусть Василий Васильевич Голицын возглавляет посольство к королю. А о владыке Филарете мы тебе сообщим, гетман, – вступил в разговор князь Мстиславский.

Бояре не догадывались, что Жолкевский ведет линию короля, поэтому и добивается удаления из Москвы Филарета, главы партии Романовых, весьма искушенного в политических интригах, союзника канцлера Льва Сапеги, а не Сигизмунда Третьего. В стане короля под Смоленском Филарет стал бы польским заложником на тот случай, если его партия попытается возвести на престол юного стольника Михаила вместо Владислава или Сигизмунда.

К тому же между московским и тушинским патриархами еще с 1606 года установились, мягко говоря, напряженные, совсем не дружественные отношения. Поэтому Гермоген был явным сторонником включения Филарета в посольство, чтобы тот не отсвечивал в Москве и не наводил тень на плетень. Да, не зря говорится, что двум медведям тесно в одной берлоге.

Филарет, как и Гермоген, был категорически против насильственного пострижения Василия Шуйского. Теперь он, опытный интриган, вел двойную игру: внешне был сторонником восхождения на русский престол кого угодно, хоть Сигизмунда, хоть Владислава, а втихомолку пытался аккуратно подсаживать на него своего малолетнего единственного сына.

Не было никакого толку в том, что сын и отец Романовы целовали крест королевичу Владиславу. Ведь Федор Никитич присягал и Борису Годунову, а сам стремился низвести его с помощью первого самозванца. Он же, став Филаретом, был причастен к появлению Лжедмитрия Второго, чтобы свалить, в конце концов, и Василия Шуйского. Если бы Федор Мстиславский сумел захватить престол, то Филарет наверняка сверг бы и его. Он уничтожил бы всех, чтобы посадить на трон Романова, да не младшего брата Ивана Кашу из Семибоярщины, а именно юного сына Михаила.

Князь Василий Голицын и владыка Филарет возглавили посольство, отправляющееся в Смоленск. В его состав вошли окольничий Мезецкий, думный дворянин Сукин, думный дьяк Луговской, дьяк Васильев, а из духовных лиц – архимандрит Евфимий и келарь Троице-Сергиевой лавры Авраамий Палицын. Всего в посольстве с охраной и слугами было 1246 человек.

Жолкевскому удалось удалить из Москвы Голицына и Филарета, отправить их в Смоленск в составе посольства, едущего к королю. После этого он распорядился и насчет постриженника Василия Ивановича Шуйского, который все же представлял какую-то угрозу для Владислава или Сигизмунда при их восшествии на московский престол. Ведь Гермоген и Филарет не признали его пострижения. Поэтому по настоятельной просьбе гетмана бояре отправили бывшего «полуцаря» из столичного Чудова монастыря в Иосифо-Волоколамский, царицу Марию – в суздальский Покровский. Его братья Дмитрий и Иван тоже были удалены из Москвы. Гетман считал, что всех их в случае чего можно будет без лишних помех переправить в Польшу. Один только Гермоген, умудренный жизненным опытом, обязанный Василию Шуйскому своим возведением на патриарший престол, требовал отправки свергнутого государя в далекий Соловецкий монастырь, но Жолкевский не пошел у него на поводу, поступил так, как считал нужным.

Отправив посольство к королю, Жолкевский с небольшим войском оставался под Москвой. Он ожидал не только итогов переговоров с Сигизмундом Третьим в Смоленске, но и предложения войти в русскую столицу и занять ее.

В стране все смешалось. Во времена Смуты предательства вроде как перестали быть таковыми, смертельные враги в один момент стали временными друзьями. Московская чернь все еще думала о благородном и любимом царе Дмитрии Ивановиче. Бояре опасались нового мятежа, не знали, откуда пойдет эта волна: от самозванца ли, от Шуйских, находящихся в изгнании, еще от кого.

Хитроумный гетман легко убедил Семибоярщину в реальности скорого мятежа. Мол, Тушинский вор не перестает грозить вам из Калуги и других городов, подчинившихся ему и расположенных не так уж и далеко от Москвы. В итоге боярское правительство само предложило Станиславу Жолкевскому ввести свое войско в столицу для охраны порядка и сохранения покоя. Инициативу приглашения его в Кремль взял на себя боярин Иван Никитич Романов, а князь Федор Мстиславский тут же поддержал эту идею.

Гетман же поначалу даже стал кокетничать, принялся возражать:

– Может, не стоит нам занимать Кремль? Ведь там всегда собирается великое множество народа. Мятежники смогут выбрать удобное время и истребить всех нас. Для этого им будет достаточно всего лишь захватить ворота. Пехоты у меня нет. Давайте поступим по-другому. – Станислав Жолкевский напомнил боярам о царе Дмитрии Ивановиче, убитом восставшим народом, о ни в чем не повинных поляках, погибших в тот страшный день, и заключил:

– Мне кажется гораздо лучше будет разместить войско по слободам, расположенным вокруг центра столицы. Тогда он окажется как бы в осаде. Пусть мои люди и стрелецкие отряды, верные вам бояре займут несколько монастырей, в том числе тот же Новодевичий.

Этот план гетмана был идеальным в военном отношении. Однако против появления поляков в монастырях, особенно в женской Новодевичьей обители, выступили многие бояре. Даже воеводы Жолкевского на этот раз не согласились со своим гетманом.

Из русских высоких особ один лишь патриарх Гермоген не хотел согласиться с этим, выступал против оккупации поляками столицы, чем вызвал явное неудовольствие гетмана и его воевод. Но бояре все-таки уломали первосвященника, и польское войско вошло в город.

Решающим тут оказался голос Ивана Никитича Романова.

Он насупился, помрачнел лицом и сказал: – Если гетман отойдет от Кремля и Москвы, то всем боярам придется спасать свои жизни, идти за поляками. Тогда столица достанется Тушинскому вору, и ты, владыка, будешь в ответе за весь этот ужас.

– Я и так за все в ответе, – тихо проговорил Гермоген, продолжая настаивать на своем. – Нельзя вводить польские войска в Москву, тем более в Кремль. Это надругательство над нашей верой, оскорбление русской православной святыни.

– Владыка настаивает на своем, – пожаловался Иван Романов по прозвищу Каша здоровенному князю Мстиславскому, стоявшему рядом с ним. – Как тут быть, Федор Иванович?

И тут Мстиславский, переполненный неуправляемой яростью, заорал в ответ:

– А никак! Нечего нам слушать попов. Им никак нельзя вмешиваться в серьезные государственные дела!

В ночь с двадцатого на двадцать первое сентября польские войска тихо и осторожно вошли в Москву. Часть их разместилась в Кремле, остальные заняли Китай-город, Белый город и даже Новодевичий монастырь.