Годунов. Трагедии Смутного времени - Александр Николаевич Бубенников

здесь, на Русской земле. Надо, чтобы за нами пошли все казаки. Слышишь, все до единого! Тогда они возведут на престол своего, казацкого царя Ивана Дмитриевича. Я это чую сердцем. Страна заждалась такого государя. Ты ведь мне поможешь, не так ли?

– Помогу, царица, – пылко ответил Марине Заруцкий. – Люба мне твоя идея о казацком природном царе. Такого не было раньше, но будет сейчас.

После этого разговора Марина оставила Ивана на ночь в своей опочивальне. Она знала, что атаман Заруцкий, допущенный в ее постель, будет служить ей как верный пес. Утром женщина разбудила своего кавалера, спавшего без задних ног, потерявшего за ночь почти все казацкие силы.

– Вставай, гетман, тебя ждут великие дела, – ласково, призывно сказала она ему. – Пора нам с тобой царевича Ивана возводить на престол, да и самим править всей Русской землей, пока мой сынок еще маленький. Не возражаешь?..

– А чего же мне возражать-то, царица? Главное – оказаться в нужное время в нужном месте.

– Ты имеешь в виду мою постель? – спросила Марина и кокетливо улыбнулась. – Или нечто другое?

– Я все время думал над твоими словами, царица, как всех казаков на свою сторону перетянуть. И во сне приснилось, будто осенило. Надо им пообещать все то, что никакой царь из Москвы не посулит, будь то Владислав или Сигизмунд. Казацкую волю, уменьшение до предела всех налогов или вообще полную их отмену. Останется только служба на границах царства и охрана престола страны, столь великой землями и народами.

– Я подумаю над этим, – сказала Марина. – Но и ты не теряй времени, сейчас же возьми у Шаховского царскую печать. Мы с тобой будем скреплять ею грамоты казацкого государя Ивана Дмитриевича. Теперь многое от тебя зависит, Иван, от того, как быстро ты сумеешь договориться с сильными донскими атаманами.

А в Москве все шло своим чередом. Первый боярин, князь Федор Мстиславский, получил от Сигизмунда Третьего сан конюшего. Многие другие, среди них Иван Романов, писали королю униженные письма, слезно выпрашивали у него разные милости и награды. Надо сказать, что он не скупился, будучи в отличном настроении после взятия Смоленска, щедро жаловал своим угодникам из Семибоярщины должности, награды и земли.

За верность королю и оказание ему каких-то тайных услуг на должность государственного казначея был назначен Федор Андронов, до этого простой торговый мужик. Он беспрекословно исполнял все требования воеводы Гонсевского, драгоценности и богатства из казны отсылал Сигизмунду, не считаясь с думой. Что-то перепадало и Гонсевскому. К тому же этот Андронов, пользовавшийся полным доверием короля, всячески продвигал на важные хлебные места своих приспешников, явных сторонников Сигизмунда Третьего.

Предатели-прихлебатели соперничали между собой. Тот же Салтыков из боярского правительства всячески старался выслужиться перед канцлером Львом Сапегой.

Однажды он отправил ему такое вот послание, унизительное для любого порядочного человека, не забывающего об интересах своей страны:

«Пусть король не мешкая идет на Москву и объявит, что выступает на вора, к которому по нашим сведениям стекаются отряды казаков. Как приедет король в Можайск, то уведомь меня, а я всех наших бояр и прочих знатных людей приведу к тому, что будут бить челом королю, чтобы он пожаловал в Москву и государство для сына-королевича расчищал».

Но эти тайные происки и преступные замыслы изменников Русской земли встречали и гневную отповедь патриарха Гермогена, стоявшего на страже православия и национальных интересов. В это жуткое смутное время он стал первым человеком в стране, к проповедям которого более всего прислушивался народ, пропускающий мимо ушей брехню Семибоярщины.

Бояре запросто подписали грамоту, адресованную воеводе Шеину, о необходимости сдачи Смоленска, а Гермоген отказался это сделать. Вельможи громко заспорили с патриархом. Мол, надо идти навстречу королю. Рядом с ним всем нам будет удобно и выгодно.

Сильнее всего кипятился раскрасневшийся воевода Салтыков. Он настолько вышел из себя, что стал бранить патриарха последними срамными словами, даже сгоряча выхватил из-за пояса нож и замахнулся на Гермогена.

– Не боюсь я твоего ножа, воевода, – спокойно сказал патриарх этому негодяю с бешеными красными глазами. – Я против твоего острого ножа вооружусь силой святого креста христианского. – Он бросил проницательный взгляд на испуганные лица бояр, правящих Россией, и с нескрываемым презрением добавил: – Ты же, воевода, будь проклят от нашего православного смирения в сем веке и в будущем.

После этого неуступчивого патриарха стали бояться не только бояре, но и поляки. Они даже окружили его стражей, затрудняющей доступ к нему паствы. По этому поводу в православном народе возникло самое настоящее негодование.

Прокопий Ляпунов, предлагавший трон Скопину-Шуйскому и уже давно волновавший рязанскую землю, проведав о неслыханном оскорблении патриарха, лишении его свободы общения с паствой, писал в Москву:

«Вы, бояре, прельстились на славу века сего, отступили от Бога… король ни в чем не поступает по крестному целованию и договору с гетманом Жолкевским… Знайте же, бояре, что я сослался с калужанами и тулянами и северскими и украинскими городами: целуем крест на том, чтобы нам всей землей стоять, биться насмерть с поляками и литовцами».

Воеводу Гонсевского пугало то обстоятельство, что в русской столице собиралось все больше и больше народу. Поляков неспроста смущало московское многолюдство. Под давлением православных, тянувшихся к своему пастырю, Гонсевский вынужден был освободить патриарха из-под стражи. К Гермогену приходили люди со всей России. Он благословлял их стоять за истинную веру и за родную землю.

Владыка говорил:

– Пора покончить со смутой в сердце и укрепиться в нашей вере. Что мы без нее и любви к нашей земле, которую попирают чужаки?

– Ничто мы без веры православной и любви к земле, в которой наши предки лежат, владыка, – единым гласом отвечала паства патриарха Гермогена.

– Если Владислав не крестится по православному канону, если чужаки с мечом в руках не выйдут из нашей земли, то этот королевич не государь нам!

– Мы же ему крест целовали, – промямлил кто-то из толпы.

– Вот пусть и крестится королевич, чтобы подтвердить право называться православным государем, – суровым голосом, без обиняков отвечал Гермоген. – На нашей земле не нужны самодержцы, исповедующие чужую нам веру.

– Пусть крестится, иначе он не наш царь, – отвечала паства.

То же самое Гермоген писал в своих грамотах. Одна из них попала к полякам. Те стали стеснять патриарха, отобрали у него все запасы бумаги. Писать грамоты владыка уже не мог, но обращался к пастве с проникновенными речами, и его слова вихрем разносились по всей Русской земле.

Сильно ошибались поляки, когда думали, что достаточно на свою сторону склонить бояр, князей да прочих вельмож. О русском