Годунов. Трагедии Смутного времени - Александр Николаевич Бубенников

Хитрый и предусмотрительный гетман разделил свое войско на отдельные отряды, однако поставил их неподалеку друг от друга. Он помнил, как москвичи устроили резню его соотечественников в тот самый день, когда трагически погиб царь Дмитрий Иванович. Его иноземные гости тогда жили поодиночке, не смогли собраться вместе и защитить себя. В целях предотвращения нового народного мятежа Станислав Жолкевский призвал своих воинов укрепить дисциплину, строго соблюдать местные порядки, ни в коем случае не заводить ссор с москвичами. Более того, он предложил боярам назначать судей из русских и поляков, по равному числу тех и других, для решения проблем, возникающих между жителями столицы и их иноземными гостями.

Надо отдать должное старому и опытному Станиславу Жолкевскому. Он добился в городе порядка и спокойствия. Летом и осенью 1611 года москвичи просто диву давались, глядя на то, как смирно, достойно и благочинно вели себя в столице воины гетмана.

Даже патриарх Гермоген стал куда дружелюбнее относиться к этому польскому военачальнику, который неоднократно выказывал неподдельное уважение к православной вере и порядкам, никогда и ничем не оскорблял религиозных чувств русских людей.

Однажды он поймал любопытствующий взгляд патриарха, прочитал в его глазах немой вопрос и неожиданно для Гермогена ответил:

– Да, я искренне чту вашу веру. Мы ведь христиане, владыка.

– Почему же поляки всегда стремились насаждать у нас свою латинскую веру, зная о том, что у нас укоренена греческая? – спросил Гермоген.

Гетман опять вспомнил об избиении поляков в Москве, нахмурился, чуть помолчал и размеренно, спокойно ответил:

– Я всегда против насилия над кем бы то ни было. Я никогда не ставил свою веру выше вашей. Разумеется, я против насаждения веры. Это выбор свободного человека, пусть и воспитанного в традициях своего рода-племени.

– Мудрено говоришь, гетман, – после долгого молчания и обдумывания слов Жолкевского сказал Гермоген и добавил: – А за порядок в городе прими благодарность от меня, патриарха Московского и всея Руси.

– И тебе спасибо, владыка, за то, что заметил мой скромный вклад в дело улучшения отношений между двумя близкими христианскими народами. Пресвятой отче, я всегда буду помнить, что благодаря тебе в московских церквях люди сейчас молятся за королевича Владислава как за русского законного царя, за мир в вашей земле и во всех прочих.

Говоря это, Жолкевский уже знал, что он вызван в лагерь короля. Гетман Станислав уже передал начальство над польским войском опытному полководцу Александру Гонсевскому. Перед этим он убедил московских бояр отправить часть столичных стрельцов в Новгород. Жолкевский уже добился того, что теперь все указы писались и суды производились именем Владислава. Мучило гетмана только одно. Он прекрасно понимал, что королевич Владислав должен был занять русский престол именно сейчас, когда москвичи так тепло и дружелюбно относились к полякам. Медлить с этим было никак нельзя.

– Примет королевич нашу веру? – спросил на прощание гетмана владыка Гермоген.

– Не знаю, владыка. Все зависит не только от Владислава, но и от его отца, нашего короля Сигизмунда Третьего, – уклончиво ответил Жолкевский.

Гетман хорошо видел, что к великому несчастью как для Польши, так и для России король не был способен воспользоваться тем позитивным результатом, которого он, Станислав Гонсевский, сумел добиться здесь, в Москве. Если Сигизмунд Третий окажется на престоле еще и здесь, то разрушит добрососедство между русскими и поляками, погубит все.

Однако поправить это Жолкевский никак не мог. Он счел, что сделал все, на что был способен, сдал, как уже говорилось чуть выше, начальство над войском Александру Гонсевскому, а сам отправился к Сигизмунду в Смоленск.

Московские бояре пытались удержать опытного человека, который успел за короткий срок все так ловко устроить в русской столице. Они с большими основаниями опасались, что без него в их владениях начнутся новые бунты и мятежи.

Однако ясновельможный пан Станислав со снисходительной улыбкой уверил их в том, что сам лично будет просить Сигизмунда ускорить приезд королевича в Москву, а потом осторожно заметил:

– Не все в руках короля, но все в воле Божьей.

Глава 17

Московское посольство добиралось до Смоленска долго. Оно прибыло туда седьмого октября, а до сиятельных очей короля было допущено только десятого.

Послы просили Сигизмунда Третьего отпустить королевича Владислава на российский престол. Король в ответ не произнес ни словечка, предоставил право объясняться с москвичами канцлеру Льву Сапеге. Тот тут же принялся велеречиво, в весьма расплывчатых выражениях восхвалять своего господина. Мол, тот желает спокойствия в великом соседнем государстве, ночами не спит, все думает, как прекратить кровопролитие в нем.

Послы хмурились все больше и больше. Ведь канцлер ни слова не сказал о сыне короля, о самой возможности его избрания на русский престол, о сроках возведения на царство. Как будто не в этом было главное дело. Если так, то в чем же оно состояло?

Канцлер именем короля назначил новое время переговоров, намекнул, что отъезд Владислава в Москву обязательно будет увязан со сдачей Смоленска Сигизмунду Третьему.

Последовали новые раунды переговоров. Московские послы объясняли, что, как только королевич сядет на царский престол, так тут же и Смоленск будет принадлежать ему. Однако польские сановники настаивали на том, чтобы город был сдан немедленно, до восшествия Владислава на трон.

Три раза съезжались для переговоров русские послы с польскими сановниками и убедились в одном. Те намеренно тянут время, всеми силами стараются отложить отъезд Владислава на царство.

– Будет ли решен вопрос о крещении королевича? – спросил Филарет, переглянувшись с послами.

– Владислав уже крестился, – ответил канцлер Сапега.

– Речь идет о крещении по православным канонам, – уточнил Филарет.

– В этом деле вольны только Господь Бог и сам королевич, – с усмешкой проговорил Сапега. – Несколько раз креститься, из одной веры переходить в другую – это, владыка, как многажды… – Он оборвал речь, задумался.

– Что многажды?.. – спросил Филарет, возвысив голос. – Надо пояснить, ясновельможный пан канцлер, что ты вкладываешь в эти слова.

– Как многажды изменять присяге, – невозмутимо ответил Сапега, твердо глядя в глаза Филарету. – Целовать крест разным государям и не верить в силу собственных клятв. Ты же сейчас точно так же меня разумеешь, владыка, как раньше, при царях Федоре и Борисе, я понимал тебя. – Канцлер наклонился и прошептал на ухо Филарету: – Подсоби мне сейчас со Смоленском, как раньше я тебе помогал с воскресшим царевичем Дмитрием.

Дело принимало совсем худой оборот для Москвы. Филарет и другие русские послы теперь ясно поняли, что польские сановники смотрят на