Одинокая ласточка - Чжан Лин

КОМУ:

Лия Фрейзерман

Мэн-стрит, 8, 609

Чикаго, Иллинойс

США

Дорогая моя сестренка, красавица и хулиганка!

Нет, я просто поверить не могу, что ты уже не мисс Лия Фергюсон, а миссис Лия Фрейзерман. Ты так стремительно выскочила замуж, не дождавшись, пока старшие братья вернутся с фронта, что я почти на тебя рассердился. Но потом я взглянул на свадебную фотографию, которую ты прислала, и растаял. Ты в этом платье просто чудо, ну как я буду злиться на такую прекрасную, счастливую девушку? Парень рядом с тобой, этот Алан Фрейзерман, тоже ничего, хотя, конечно, не такой красавчик, как твои братья. Ему уже кто-нибудь объяснил, что он самый везучий человек в мире? Ты ему напоминай почаще, что у тебя двое братьев-военных, которые прошли спецподготовку по рукопашному бою. Пусть только попробует тебя обидеть, мы ему живо косточки пересчитаем.

Дорогая моя, я знаю, почему ты так поступила. Когда брат Алана погиб на “Омаха-Бич”, вы вдруг поняли, что жизнь – штука хрупкая, непостоянная, вы больше не верите этому ненадежному поганцу – завтрашнему дню, вы хотите ловить счастье здесь и сейчас.

Когда Эмили Уилсон (ныне Робинсон) решила выйти замуж, у нее были те же мысли. Она сама сообщила мне о свадьбе, зная, что домашние изо всех сил скрывают от меня эту новость. Прошлой осенью, после месяцев молчания, она наконец написала мне и во всем призналась. Она сказала, что самая близкая ее подруга потеряла жениха – его самолет разбился на Дальнем Востоке. Эмили своими глазами видела, как подруга изо дня в день глушит тоску алкоголем и снотворным, и, чтобы не повторить ее судьбу, вышла за первого же, кто попросил ее руки. Она пишет об этом уклончиво, сдержанно, не говорит прямо: я боюсь, что ты помрешь в Китае. Она несколько раз просит у меня прощения, только за что мне ее прощать? Мы просто нравились друг другу, да, по-настоящему нравились, но мы не были помолвлены. А если бы и были, что с того? Война освобождает от всех обещаний. Я пожелал ей в письме счастья. Джек сказал, что слышал той ночью, как я плакал во сне.

Мне было так плохо, что я совершил одну глупость – глупость в сердечных делах. Еще не знаю, куда эта выходка меня приведет, в рай или в ад.

Главным недавним потрясением для всех стала смерть президента Рузвельта. Вчера мы с китайскими боевыми товарищами устроили простую церемонию прощания. Провел ее пастор Билли, американский миссионер, который много лет проповедует в Китае. Местные жители услышали, что будет церемония, и тоже захотели присоединиться, поэтому и в дверях церкви, и за дверями, и в проходе стояла целая толпа. Когда пастор Билли молился, китайцы зажгли курительные свечи, чтобы почтить память усопшего, и это было так торжественно, и печально, и трогательно. От лица боевых товарищей я прочел стихотворение, которое Уитмен написал на смерть Линкольна, “О капитан! Мой капитан!”:

О капитан! Мой капитан! Рейс трудный завершен,

Все бури выдержал корабль, увенчан славой он.

Уж близок порт, я слышу звон, народ глядит, ликуя,

Как неуклонно наш корабль взрезает килем струи.

Но сердце! Сердце! Сердце!

Как кровь течет ручьем

На палубе, где капитан

Уснул последним сном…[26]

Многие заплакали уже на середине. Именно теперь, когда война достигла критической точки, линкор “Америка” вдруг остался без капитана. Чем нас удивит мистер Трумэн, с которым мы еще не успели познакомиться, какие подарит надежды?

Ну ладно, хватит о грустном, ты же у нас новобрачная, а я тут настроение тебе порчу. Давай лучше расскажу, какой интересный подарок я нашел для вас с мамой.

На днях мы с Буйволом, моим слугой, идем по деревенской улочке и вдруг слышим, как в одном дворе что-то ритмично стучит. Я от любопытства заглянул в ворота – оказалось, девушка работает за ткацким станком. Так называемый станок – всего-навсего несколько сколоченных гвоздями досок. Я впервые видел, как люди ткут по старинке: ноги жмут на педали, в руках мелькает туда-обратно челнок с нитью, одна рука его перебрасывает, другая подхватывает. Это ремесло, которое требует высокой координации глаз, рук, ног, и мастерица владела им виртуозно. Ткань на выходе была зеленой, хотя, конечно, говорить так – значит сильно упрощать, потому что на самом деле ее цвет состоял из множества слоев, от светлого, едва ли не белого, до темного, почти чернильного. Бессчетные слои зеленого сплетались в причудливую дымку, я прямо загляделся.

Девушка с головой ушла в работу, из-за шума станка не замечая, что кто-то смотрит на нее с улицы. К тому времени, когда она подняла голову и увидела нас, мы уже сами, без приглашения, вошли во двор. Она густо покраснела. В китайских деревнях женщины, особенно молодые, сплошь застенчивые, они не привыкли разговаривать с незнакомыми мужчинами, тем более с иностранцами. Буйвол шепнул мне, что девушка недавно сыграла свадьбу – пучок у нее на голове был подвязан красной тесьмой. Я попросил Буйвола узнать у нее, сама ли она придумала этот рисунок. Она кивнула, указала на два длинных ряда цветных нитей, которые сушились на солнце, и добавила, что есть и другие узоры. Я ужасно удивился: простая деревенская девушка, наверняка неграмотная – и такое художественное чутье, в Америке о ней, пожалуй, заговорили бы в творческих кругах, если бы кто-нибудь обнаружил ее талант.

Я подошел к бамбуковым жердям и потрогал развешенные на них нити. Они были твердые, грубые на ощупь и на первый взгляд напоминали тонкую разноцветную лапшу. Буйвол сказал, что нити пропитывают бататовым крахмалом, чтобы они не рвались на станке и меньше махрились.

Я спросил ее через Буйвола, продаст ли она мне ткань. Девушка засомневалась, после чего Буйвол потерял терпение и напустил на себя вид богача: ты же, говорит, на продажу ткешь! Выходит, на рынке торговать – это пожалуйста, а когда американский мистер хочет у тебя ткань купить, ты нос воротишь? Покраснев, девушка назвала цену за чи, и Буйвол сделал мне знак глазами, мол, дорого. Но я не стал спорить. В пересчете на доллары это была такая малость, что я почти застыдился. Я просто не мог, глядя на эту изящную ручную работу, глядя на эту милую новобрачную, сбивать цену.

Я заплатил за чжан ткани и велел Буйволу