Ведуньи из Житковой - Катержина Тучкова

Был предпоследний день октября. Она проснулась пасмурным утром и почувствовала себя так, как если бы позади осталось не несколько суровых лет, а целое столетие. Детство, хотя оно для нее только-только закончилось, было уже таким далеким…

В тот день многое изменилось. Лучше всего было то, что отныне на нее перестали распространяться строгие правила внутреннего распорядка воспитательного учреждения. Она в одночасье превратилась в полноправного человека, которому стены интерната должны были служить лишь укрытием: как только она сдаст экзамены на аттестат зрелости, государство наконец-то предоставит ее собственной судьбе. Больше никто не считал, на сколько минут она опоздала на общий ужин, и даже не проверял, появилась ли она за столом вообще. Запреты были сняты, а новых пока никто не придумал. После дня рождения, который пришелся на среду, ее больше не смели тронуть, и она с нетерпением готовилась к пятнице.

В Житковую она приехала первым же послеобеденным автобусом.

С колотящимся сердцем поднималась она к зданию национального комитета, оглядывая по дороге широкие склоны с высушенной травой, которую уже шевелил осенний ветер, густые лесные заросли на холмах, дома, разбросанные по косогорам. Только их, то есть Сурменин, дом за гребнем горы не был пока виден.

Она нервничала, потому что уже через пару минут надеялась все узнать. От нее больше не могли отмахнуться, не могли, как множество раз прежде, переадресовать в другое место, переключить на другие телефоны, по которым опять же на ее вопросы никто не отвечал. Люди больше не могли бы увертываться, растерянно пожимая плечами: это она распознавала даже по телефону, трубку которого в последние три года, запершись в кабинке переговорного пункта, столько раз бесполезно подносила к уху.

— Дорка, ну это разве что потом, когда ты уже будешь совершеннолетняя… — заканчивала короткую беседу с ней Горчикова, которая работала в национальном комитете.

И вот в эту пятницу она уже была совершеннолетняя — и полная решимости, как никогда раньше. Даже упряжкой волов ее оттуда не вытащат, покуда не скажут, где сейчас Сурмена и Якубек. Даже упряжкой волов, подумала она, постучав в кабинет Горчиковой, а затем направившись прямиком к председателю. Проведя у него чуть меньше получаса, она опять вернулась к Горчиковой.

— Ну что, все узнала? — та придвинула ей стул и подала стакан бузинного сока.

Дора кивнула.

Она и подумать не могла, что после стольких безуспешных попыток узнает все и сразу. Обошлось без выплескивания накопившейся в ней злобы, без споров, для которых у нее были наготове десятки доводов. От нее вообще ничего не потребовалось, достаточно было сесть и выслушать председателя, который тоже явно подготовился к ее приезду.

— Дорка, я не буду тянуть резину, нам обоим это ни к чему. Ты все равно узнала бы все в районе или внизу, в кооперации. Так вот, слушай: Якубека отправили в учреждение для умственно отсталых в Брно, а Сурмена — в лечебнице в Кромержиже. Оба ваши дома свободны, забирать их мы не стали, кому они нужны, эти развалюхи среди гор, так что можешь заселиться, куда хочешь. Ключи мы для тебя сохранили — вот они, бери.

Дора ничего ему не ответила. Она вышла от председателя и рухнула на стул напротив Горчиковой, беспомощно теребя две связки ключей.

— Держись, девочка, держись, силы тебе понадобятся, — гладила ее по коленке Горчикова, одновременно втискивая в руку стакан соку.

И они ей и вправду понадобились, да еще как! Потому что хождение по мукам с целью выяснить, где находятся Сурмена и Якубек, только начиналось. Прошло еще немало времени, прежде чем она получила наконец возможность навещать их по воскресеньям. Но мысль об этих воскресеньях, этих нескольких послеобеденных часах, когда она сможет видеть своих близких, стала для нее средоточием вселенной, единственным, ради чего, как казалось ей в оставшиеся месяцы в интернате, стоило жить. Крохотный луч света, пробивающийся сквозь глухой монолит дней, придавал ей сил, вселял надежду. Надежду на то, что жизнь еще может вернуться в старое русло. Она была полна решимости вновь соединить судьбы их всех.

Только надо было придумать как.

Эта мысль донимала ее бессонными ночами, когда она ворочалась на кровати в комнате, где спали остальные девочки, не давала ей сосредоточиться на учебе во время уроков, после которых она бесцельно бродила по городу, упорно размышляя…

И когда в конце учебного года Дора покидала интернат с аттестатом зрелости в сумке (не больше той, с которой она туда поступила), она уже знала, что делать. Это было самое важное решение из тех, которые она приняла за всю свою жизнь. Она не переехала в Кромержиж, чтобы быть поближе к Сурмене, а решила перебраться в Брно и любой ценой добиться опеки над Якубеком. Вернуться с ним в Житковую — и однажды, когда Сурмена выздоровеет, забрать туда и ее.

Закрыв глаза, она увидела явственные очертания их дома. На пороге сидел Якубек, за ним стояла Сурмена, и оба они радостно махали ей в знак приветствия. Тогда она не знала, что лишь вызывает в своем сознании образы, хранящиеся в давно запечатанном свитке прошлого.

ЙОЗЕФ ГОФЕР

Та тонкая книжка в газетной бумаге, которую дал Доре пан Оштепка, сыграла большую роль в ее дальнейшей судьбе. Она увезла ее с собой в Брно и бережно хранила на книжной полке в маленькой холодной комнатке, где прожила несколько последующих лет. Записанные автором истории она уже могла воспроизводить по памяти. Благодаря им Дора вплотную соприкасалась с временами детства Сурмены и складывала для себя мозаику ее жизни и судеб своей бабушки Юстины Рухарки, ее сестры и прочих ведуний, выведенных в книге Йозефа Гофера как отрицательные персонажи.

Эта книга была ее первым учебным пособием. Позднее к ней добавились другие материалы, и за несколько лет Дора уже не только приобрела солидный запас знаний, но и утвердилась в желании сделать свое личное хобби будущей профессией. Она решила поступить на вечернее отделение Брненского университета, образованное там в рамках сближения интеллигенции с рабочим классом.

И одна из ее первых самостоятельных работ, которые она с самого начала писала с прицелом на итоговую дипломную работу, касалась именно отношения Йозефа Гофера, священника в Старом Грозенкове, к ведуньям.

— Съездите в Лугачовице, там живут его сыновья. Или поищите в Брно, говорят, там в каком-то архиве хранится его наследие, — ответил Доре на ее вопрос нынешний священник, который когда-то прислуживал в костеле своему давнему предшественнику.

И она нашла. В архиве Института этнографии, на том же этаже, где