Драма в Восточной Пруссии. Судьба 1-й русской армии генерала Ренненкампфа - Николай Постников

До конца следующего дня Юрьевский полк находился на своих позициях на реке Алле, обеспечивая отход частей III корпуса. Немцы не вели массированного наступления. И только когда отошла соседняя 27-я пехотная дивизия, оголяя левый фланг Юрьевского полка, последовал приказ командира бригады генерал-майора Г.Г. Джонсона отступить. «Полк получил в 10 часов вечера (28 августа/10 сентября. — Н.П.) приказание …об отходе в д.[еревню] Облишкен^[216], в виду обнаруженного обхода противником нашего левого фланга и отхода 27 дивизии».

Когда был получен приказ об отступлении, ночь уже опустила на землю свой непроглядный занавес. Но это был не мёртвый мрак. В темноте было слышно, как полк строился в походный порядок. Раздалась команда, и всё пришло в движение, рота за ротой тронулись назад к русско-германской границе^[217]. А за спиной оставались война и тяжкая неизвестность, которые не отпускали людей, а следовали за ними по пятам. И поэтому каждый человек в этом двинувшемся, в полной темноте, на восток, живом потоке, не различавший ничего и на десять метров вокруг, был нервно напряжён и задавал себе мучительный вопрос: Что будет с ним завтра? И в ответ страх за свою жизнь медленно вползал им в душу. «Я …пережил этот ужас и позорный — не скрываю — страх, перед преследующим врагом! — признался на страницах своих воспоминаний А.А. Успенский. — Ведь я лично видел в бою под Гумбинненом отступление немцев — Макензеновского корпуса! Я знал, какие ужасные потери несёт отступающий и убитыми, и ранеными, и взятыми в плен… и я чувствовал, что подлое, мелкое чувство страха перед преследователем овладело всеми нами, начиная с высших начальников и кончая последним обозным рядовым! Чем дольше длилось это преследование, чем ближе настигал нас враг, тем сильнее проявлялся этот страх». И стоило только этому предательскому страху проникнуть в души командиров, как они теряли самообладание и контроль над ситуацией и тогда «старые, дисциплинированные части не шли, а почти бежали, не только по шоссе и дорогам, а часто и прямо без дорог!..». Но тот из командиров, кто преодолел этот поглощающий всё его существо отвратительный страх смерти, от которого поджилки тряслись и холодело сердце, тот вселял в людей надежу, уверенность и осознание собственной силы, и тогда страх отступал, паника прекращалась, и солдаты, воодушевлённые, были готовы снова сражаться, а если надо и отдать свою жизнь, за жизнь своего командира, за жизнь своих товарищей.

Отступая этой холодной, августовской ночью, роты полка миновали несколько брошенных деревень, в том числе и Норкиттен^[218], пройдя усталым маршем по знакомой, невидимой во тьме булыжной мостовой деревни, по которой ясным, тёплым утром 12/25 августа 1914 года батальоны, вдохновлённые победой под Гумбинненом, твёрдым шагом шли на запад, к Тапиау.

29 августа/11 сентября 1914 года. Имение Авейден (Кенигсберг). Расположение 33-го эрзац-батальона.

В то время как части Кёнигсбергского гарнизона наступали на Тильзит^[219], эрзац-батальон капитана фон Бессера, после тяжёлых боёв на реке Дейме, был отведён к пригородам Кенигсберга и не участвовал в преследовании отступающих частей 1-й армии^[220]. 29 августа/11 сентября 1914 года фон Бессер написал письмо из Кенигсберга, которое стало одним из последних занесённых им в свой дневник. Его адресат не известен. На страницах письма капитан откровенно поведал о своём участии в борьбе со шпионажем.

«Шпионаж здесь (в Восточной Пруссии. — Н.П.) как прежде, так и теперь нельзя искоренить. Здесь имеется столько разного сброда, к тому же прусские евреи почти все шпионы.

В Лабиау и Атилле живут почти сплошь русские и польские рабочие, посланные правительством. Я ежедневно арестовывал людей по подозрению в шпионаже, иногда их без церемонии устраняли, и это также просто, как наши люди поступают, не берущие больше в плен, с тех пор как русские после того, как они просили пощады и поднимали руки, в нас стреляли… Белые флаги, которые (русская. — Н.П.) пехота поднимает во время боя с целью прекращения огня, уже не в состоянии нас провести»^[221].