Тума - Захар Прилепин

его глазами разворачивали свиток, и он читал по писаному. – Всех там в рвы зарыли… В море же, на поиски ходя, казаки побивали всех окрасов людишек. Казак любую землю перейдёт, и до края её доберётся. Потому что казак верует во Христа. Держись веры нерушимо – никем бит не будешь. Казак и Азов поломал бы заново, и Константинов град поломал бы, и в Иерушалим дошёл бы.

– А чего ж, дед?

Ларион покачал посохом в одну, в другую сторону, тяжко дыша.

– Казаков – их завсегда мало, дитятко, – сказал. – Калмык может собрать войска сорок тысяч. Крымский хан – вдвое боле. А казаки самое превеликое войско на моей памяти сбирали в шесть тысяч, когда шли на Азов-город. На весь божий свет, по всем нашим рекам, может, и есть – сорок тысяч казаков. Их ежли собрать – преград не будет. Да кто ж тогда будет держать Господу Богу Шибирское царство, черкасское запорожье, Яик-реку и руськие окрайны сразу?.. По горсточке везде насыпано – так и держим…

VI

Степан слышал теперь капризный, переливчатый голос своего коня.

По тонкому ржанью понимал, когда тот взволнован, не поен, сердится.

Всё-таки ревновал к нему.

До полудня назревала гроза. Ветер хлестал пылью о ворота, сыпал в фонтан, ворошил солому даже и в темнице.

Уличные травы шумели так, будто чрез них двигались мышиные полчища.

Кустарники трепетали. Дерева, тужась, скрипели. Кружила, возносясь до тюремного оконца, сорванная листва.

Степан, восхищённый, глядел на малый, мутно очерневший кус неба: клокотала там сила куда страшнее людской.

Явилась в проёме бьющая на ветру крылами чайка, безуспешно пытавшаяся прорваться сквозь воздушные струи.

Было слышно, как хромоногий эмин, спешно ударяя костылями, спрятался в здание напротив темницы.

Беседки галереи громыхали на ветру.

Разинский конь отчаянно ржал. Его будто нарочно не уводили на конюшню.

– Ну, милый, – просил Степан шёпотом, – ну, не боись, не боись…

С кухонных столов сорвало медные тарелки. Вперегонки, громыхая, понеслись они по двору.

Предощущенье скорой грозы томило сердце.

Степан знал то чувство: до се приходило оно накануне рати.

…наплыла огромная, как галера на полтораста гребцов, туча – в темнице сразу стемнело. И лишь солома шипела, словно полная змей.

Стало душно. Придавило грудь, будто оказался под пересушенным стожком сена в самую жару.

Раскатисто, яростно, хоть и в отдалении ещё, загрохотало. Грохот был такой силы, что его, должно быть, расслышали и в Черкасске.

Мелькнул, пронзив тучу, белый хвост молнии.

Тут же оглушительный треск раскатился так долго, как если бы рушилась с неба поленница, сложенная из дубовых брёвен.

Следом загрохотало ещё страшнее, ещё ближе. Ничего не видя, Степан был уверен, что те брёвна летят с неба прямо на Азов. Падают в бесновато кипящий Дон, зашибая огромных рыб. Таранами врубаются в городские стены, осыпая их. Сносят вершины минаретов, проламывают крыши богатых домов, сминают в труху утлые избы…

Гроза нарастала не только в мире за стенами, но словно бы и в самом сердце его тоже.

Он едва сдерживался, чтоб не закричать во всю силу.

Ловил солому, жал в кулаках. Раскрывал рот, силясь вздохнуть.

…и вдруг, вмиг, понял: гроза минует их. Не случится урагана.

…где-то вдалеке, в онемевшей степи, рухнул тысячеведёрный дождь в травы, и земля там трепетала огромным трепетом, и звери метались в наполняемых скорой водой норах, пугаясь захлебнуться, поспешно утаскивая напуганных детёнышей своих. И бессчётные насекомые, обескрылев, падали вбитыми в сырой прах и обращались в него. И неслись прочь волчьи стаи, убегая от небесных всполохов…

…а здесь, в Азове, грозовая мощь стихала, слабела, и, наконец, раскачав последний раз деревья в саду, пала в траву и сошла на нет.

…мыши разбежались. Змеи расползлись…

…послышался весёлый топот в проходе, и, не дождавшись ещё, пока снимут цепь и вскроют засовы, Степан догадался: Минька, Мехмет.

Он был, как друг жениха, на задорном взводе.

– Чаял, подхватит ветер – и выкинет за стену! – беззвучно хохотал Минька. – Ла хавла!.. Помиловали! Приберегли на потом!..

Будто не веря своей удаче, всё трогал себя. Синий его кафтан был полон влажным ветром. К жёлтым сапогам обильно налип песок.

– Греченин сказал, что ты готов ко встрече с мюршидом, Стёпка? Больше не упираешься? – усаживаясь рядом, доверительно спросил Минька, не умея в полутьме различить выраженья Степанова лица.

Степан, тронув веки ладонью, заметил, что глаза его и щёки – сыры.

«Как же я не приметил дождя…» – всерьёз удивился, и тут же догадался, что за грохотом далёкой грозы и разгулом ветра не расслышал собственного плача.

Влага в ладони была остылой.

– Вот и ладно, Стёпка… – нетерпеливо стуча нагайкой по сапогу, продолжал Минька. – А как паша будет доволен!.. Он уж и рад бы оставить тя при себе – так ты ему по душе пришёлся. Да, не скрою, Стёпка, готовит тебя паша, да продлит Аллах его благословеные дни, в дар другому… Бакшиш! Ой, как высоко подымет тебя! И не углядишь нас оттуда… Как нынче нога твоя? Ежли завтра сядешь на коника твоего, нога твоя не разломится наново? Цыганок велел его звать…

Минька углядел на узких своих шароварах пятно – и стал поспешно обивать:

– А то мне от паши достанется… – приговаривал он уже вполголоса. – Ногу ежли поломаешь… До самой речки, до самой воды пойдём. Желал того, не скрой?..

Обив шаровары, наконец поднял глаза:

– С утра платье тебе принесут чистое, а ты уж умойся… Скоро, значится, и лях в Посполитную землю отбудет, и тебе – прочь отсюда… Ну хоть отоспался. А вспомни: когда ещё так долго киселяем пролежал? И не было смаличка, поди.

…голова погано кружилась от Минькиной словоохотливости.

На завтра, как обещал Минька, Абид принёс стираные шаровары и чобу.

Пока переодевался, услышал, как в раскрытые ворота заезжают конные.

– Сенин ичюн, кяфир (За тобой, неверный. – тат.), – сказал Абидка.

…во дворе поджидал на кауром коне Минька. Нынче он сменил янычаровы наряды на парчовый, узорчатый чекмень, сафьяновые ичиги и каты.

С ним были двое янычар в тюрбанах и кафтанах, в красных шароварах, при саблях и луках и с железными венгерскими булавами.

У Миньки же были два пистоля за поясом и ещё два в ольстрах – карманах на седле. Он держался за старшего, притом Степану было заметно, что он янычарам не начальный.

Цыганок косил на Степана, пока тот, опираясь на посох, шёл к нему.

Трудно было не залюбоваться на удивительную, будто птичью, голову коня.

Абид и молдаванин подсадили Степана.

Минька суетился подле, беспокоясь,