Сестры Мао - Гэвин Маккри

* * *

Впервые Ева встретилась с Дорис в пятьдесят шестом. На вокзале Виктория субботним утром в конце июля, в день ее возвращения из интерната на летние каникулы. Ей не хотелось возвращаться домой, если только здоровый человек мог назвать домом то место, куда она возвращалась. Она успела получить от матери письма, в которых та рассказала, чего ожидать. Фабрика в Сомерстауне. Пансион для пьяниц. Ее семья и ансамбль актеров живут вместе под одной протекающей крышей. Они называют это театром «Восточный ветер». Она уничтожила письма и не посмела рассказать об этом никому из своих подруг, даже чтобы доказать им, насколько сумасшедшей была ее семья – неудивительно, что у ее сестры были проблемы! – ведь она уже решила возненавидеть свой новый дом и, лишь увидит его, потребует, чтобы ее отправили жить к бабушке и дедушке в их новый дом в пригороде – пригороде, одно упоминание которого вызывало у ее родителей апоплексический удар.

Она сошла с поезда и потащила по ступенькам свой чемодан: тук-тук-тук. Поставила чемодан и оглядела платформу. Толпа вокруг нее зашевелилась и начала двигаться: сначала как отдельные маленькие части, потом – как единое целое. Она стояла на месте и смотрела на поток людей – девушки из Маунтфилда выделялись своими ярко-синими пиджаками, – они приближались к ней и проходили мимо. Она физически ощущала их безразличие: как холодная вода стекает по коже.

В ужасе перед неизбежным она прошла долгий путь до турникетов. В зале ожидания она не могла найти свою семью: ни родителей, ни дядю Саймона, ни Макса – никого. Она ходила кругами, оглядываясь по сторонам; ее чемодан скреб о землю. Ей не приходило в голову читать таблички с крупно выведенными именами, которые держали таксисты и шоферы: эти таблички предназначались не для нее – она была девушкой из Маунтфилда, но не такой девушкой из Маунтфилда, поэтому они были для нее невидимы. И только когда кто-то тронул ее за плечо:

– Ты же Ева, да?

Она прочитала буквы Е-В-А-Т-У-Р-Л-О-У, написанные черным на коричневой картонке, и женщину, на самом деле девушку, которая махала табличкой вверх-вниз, чтобы привлечь ее внимание.

– Я подумала, что это можешь быть ты, ты выглядишь в точности, как твоя мама, ты это знаешь? Я Дорис, ассистентка твоего папы в театре.

Ева закрыла глаза и отвернулась, чтобы скрыть то, что, должно быть, отражалось на ее лице. Она повернулась и поняла, что заметила Дорис раньше, когда та поднималась на платформу; она притягивала взгляд Евы, и теперь, когда они стояли близко, Ева увидела, что Дорис красива. Издалека она не казалась такой, оттуда ее блеск был окутан туманом, и Ева подумала, как несправедливо, что светлые волосы предпочитают темным, это заставляет нас тянуться к скучной вещи, которую называют красотой, и мешает разглядеть нечто более яркое, что скрывается глубоко внутри. У Дорис были угольно-черные волосы и челка чуть выше бровей. Глаза были подведены темными линиями, из-за чего казалось, что она не выспалась. У нее был выдающийся нос с едва заметной горбинкой. На ней не было никаких украшений, но она была накрашена, причем слишком сильно, что было зря – она в этом не нуждалась. Возможно, она не понимала, как выглядит; возможно, она отказывалась в это верить. Ева подумала, что ей, вероятно, не хватало в жизни женщины, которая могла бы дать совет.

– Твои мама и папа просили извиниться перед тобой, что не смогли приехать сами. У них сегодня весь день репетиция.

Она говорила на кокни [15], и один из ее передних зубов выдавался так сильно, что свистящие звуки получались с придыханием. Это впечатлило Еву, но также вызвало приступ негодования и ненависти.

– Не бери это на свой счет, ладно? Они просто не смогли выбраться.

Несмотря на напор чувств, Ева смогла, как обычно, пожать плечами, показывая: «Мне все равно, кто меня заберет. С таким же удовольствием я проделала бы обратный путь сама».

– Как мы отсюда поедем? – спросила она. – На такси? На автобусе я не поеду.

Дорис подняла чемодан и сделала вид, будто он очень тяжелый.

– Не переживай. Я за рулем. Сюда.

Дорис вывела Еву с вокзала. Та шла на шаг позади и наблюдала за движениями ягодиц Дорис под легкой летней юбкой и едва заметными сокращениями мышц на голых икрах. На протяжении многих лет Ева видела отца в компании разных девушек. Она помнила, как он выходил с ними из такси, проходил через комнаты или двери, держа руку на локте девушки, поднося свои губы к ее уху. На вечеринках и в пабах, в фойе и гардеробных он случайно касался девушек ногами, волосами, рукавом и даже коленями. Это вызывало у них ответную реакцию – смех, румянец, нежные шпильки, «веди себя прилично!» – он делал вид, что ничего не замечает. С раннего возраста Ева без всяких объяснений знала, что они были любовницами ее отца. Инстинктивно она знала, что ее долг – ненавидеть их. Но это была абстрактная ненависть, которую она не могла осознать, потому что ее никогда не знакомили с девушками, она не знала, откуда они взялись и кто они такие, они были призраками, размытыми и невесомыми, и исчезали из поля зрения так же быстро, как и появлялись; всегда, когда они исчезали, она надеялась, что они не вернутся, и они никогда не возвращались. Но теперь перед ней было лицо, которое она ненавидела, и это лицо было прекрасно, а голос был прост, силен и естественен, и, казалось, он говорил: «Твой папа дал мне работу, так что я останусь здесь на некоторое время, нравится тебе это или нет». Она почувствовала прилив болезненных эмоций, которые, должно быть, были похожи на ненависть, отлитую в бетоне: более сложную, чем можно было предположить, и более всепоглощающую.

Они вышли на Лоуэр-Белгрэйв-стрит, где у тротуара стоял крошечный по сравнению с другими машинами оранжевый «Мессершмитт» [16].

– Это он? – спросила Ева.

– Не «Ягуар», – ответила Дорис, – но экономит бензин.

– Нет, не-а.

– Какая разница, если он ездит?

– Есть разница. Я в это не сяду.

Дорис откинула дверь и жестом пригласила ее залезть внутрь.

Ева засунула язык за щеку и посмотрела на дорогу. Ей казалось, что родители захотели ее унизить. Громко вздохнув, а затем изобразив, что втягивает живот, она забралась внутрь. Оттого, что пространства было немного, она села так, что юбка задралась до бедер, а