Сестры Мао - Гэвин Маккри

про Китай, потому что с ним было связано все, что было приколото к доске. Страницы китайской каллиграфии. Фотографии китайских городов, китайских коммун и китайской оперы. Плакаты китайской пропаганды. На столе лежала стопка антологий китайской поэзии, Лао-цзы и Конфуция, а также книга, на корешке которой было напечатано одно слово: МАО.

Ева перевернула сценарий. На обложке было написано: ТРИБУНАЛ СИН-СУН. Ниже: ЭПОПЕЯ. Лишняя информация, подумала она, оценив размер и вес книги, лежащей на коленях. Она пролистала ее до конца: более двухсот страниц. Это объясняло, почему Макс выглядел еще более худым, чем обычно; почему на его шее выдавались сухожилия, а у ее основания – кости; почему на его щеках были темные впадины и почему в его ремне была пробита новая дырка, а неиспользованный конец свисал до середины бедра. Так Макс выглядел после своих периодов напряженного письма.

Алисса взяла со стола с реквизитом маску и подошла к краю актерского пространства.

– Нет, не эту, – сказал Пол, забирая у нее маску и давая другую, – попробуй сейчас вот такую.

Этих масок Ева раньше не видела. Они не принадлежали ее родителям – скорее всего, это были маски Макса. Недавнее пополнение его постоянно растущей коллекции драгоценностей. Они определенно соответствовали его вкусу – вырезанные из цельного куска дерева и раскрашенные в переливающиеся цвета, которые делали человеческое лицо похожим на крыло бабочки, одновременно притягивая взгляд и предостерегая от прикосновения; они обладали нервирующей красотой. У той, что сейчас держала ее мать, были золотые лоб и нос, черные щеки, поджатые красные губы, отверстия для глаз, достаточно большие, чтобы просунуть в них палец. Но рта не было – вообще никакого отверстия. Помеха для речи. Китайская.

Ее мать некоторое время изучала внешний вид и текстуру маски. Затем она прижала ее к своему лицу. Перемена поразила Еву: мать растворилась во влажных и блестящих глазах, которые, казалось, сверлили мир.

К ней подошел отец. Завязал сзади веревки.

– Не так сильно, – сказала мать. Ее голос был слышен из-под дерева, но он изменился, помертвел.

Отец, проверив, как выглядит маска, и одобрительно кивнув, вернулся и встал у режиссерского стола за спиной Дорис. Оттуда он сказал:

– Правильно, Алисса. В свое время.

Подвигав подбородком, мать отрегулировала посадку маски. Она провела кончиками пальцев по лицевой стороне маски, как бы запоминая ее черты и принимая их как свои собственные. Глядя вниз через отверстия для глаз, она провела пальцем по линии ленты, обозначающей пространство для игры актеров. Убрала ногу и сделала паузу. Затем шагнула внутрь.

– Нет! – сказал отец. – Иди назад. Чтобы возник театр, достаточно одной секунды. Как только на сцене оказывается кончик носа или палец, история уже рассказана.

Мать вернулась назад. Собралась, встряхнула руками и ногами. Затем, как и прежде, бросилась вперед.

– Снова? Ты ждешь, пока там не окажется все твое тело, прежде чем показать нам, кто ты есть. Я хочу сразу увидеть твой характер. Прежде чем ты войдешь, линии твоего тела уже должны показывать определенное состояние.

Мать вернулась в исходную точку. Ее конечности начали заметно подергиваться.

– Вы не должны думать, – сказал отец, обращаясь ко всем, – что войти в пространство и выйти из него просто. Это требует огромного воображения. А с маской – во сто раз больше.

Мать пошла снова, и на этот раз ей удалось завершить сцену. Ева не могла понять, какая рассказывается история и какой характер должен быть у персонажа ее матери; все, что она могла понять, это то, что ее мать играет какую-то китайскую проститутку, и что у этой проститутки есть какие-то претензии, которые она хочет высказать.

– Хорошо, Алисса, – сказал отец, – все было в порядке. Теперь я хочу, чтобы ты сделала это снова, только на этот раз я хочу, чтобы ты забыла о реализме. Запомни, натурализм – для подделок.

Мать повторила. Те же линии. Те же жесты. Насколько Ева могла видеть, никаких существенных отличий от ее предыдущего исполнения не было.

Закончив, мать встала за пределами пространства для игры, положив руки на бедра и ожидая приговора. Отец окинул ее торжественным взглядом. Склонил голову – церемониально, как перед кем-то немного выше его.

– Алисса, – сказал он, – позволишь?

Он подошел к матери и снял с нее маску. Обошел актерское пространство, держа маску так, чтобы группа могла ее рассмотреть.

– Маска – это не грим, – сказал он. – Вы надеваете ее не для того, чтобы просто пройтись по магазинам. Маской никого не впечатлишь, пока с ней не встретишься, не объединишься с ней. Сделайте ее частью себя, а себя – ее частью. Живите в ней! Маска искусственна, так будьте искусственны! Понимаете, что я говорю? Маска не для того, чтобы за ней прятаться.

Она этого не позволит. Это диктатор, вы должны подчиниться ей. Все, что вы делаете, служит ей. Если вы ее не уважаете или используете неправильно, она раскроет все ваши слабости и безжалостно вас осудит.

Дойдя до режиссерского стола, он положил правую руку на плечо Дорис. Наклонился, чтобы лучше рассмотреть тетрадь девушки.

– Я ничего не забыла?

Дорис подняла блокнот и указала на него ручкой. Макс наклонился, чтобы взглянуть, хотя он это сделал со сложенными руками и скептическим хмурым взглядом.

– Хм-м, – промычал ее отец, – хм-хм…

– Что? – спросила мать. Ее руки все еще лежали на бедрах.

Отец поглаживал спину Дорис.

– Дорис сделала здесь несколько весьма, я бы сказал, проницательных наблюдений, – сказал он. – Не хочешь взглянуть, Алисса?

Ева вытянула шею, пытаясь разглядеть, что написала Дорис, но между ней и тетрадью было слишком много голов.

– Да, – сказал ее отец, – это действительно очень интересно…

Крак!

Сначала Ева увидела красное от гнева лицо матери, а затем уже – маску, которую она только что выхватила из рук отца и бросила на пол.

– Моя маска! – сказал Макс, вскакивая на ноги. – Что Пол только что сказал об уважении к маскам?

Мать не обратила на него внимания.

– Можно мне сказать пару слов, Пол? – спросила она.

Все еще держа руку на плече Дорис, отец наклонил голову, как бы желая взглянуть на жену под другим углом:

– Что, черт возьми, с тобой происходит?

– Мне нужна минута. Наедине.

Отец выпрямился. Скривил рот.

– В этом театре дела бывают только одного типа, Алисса. Публичные. Все, что ты хочешь сказать, ты не должна бояться сказать здесь, перед труппой.

Мать язвительно рассмеялась, а затем сказала:

– Хорошо. Сделаем по-твоему.

Она вышла в центр актерского пространства и повернулась лицом к режиссерскому столу. Провожая ее взглядом, Макс вдруг заинтересовался своими ногтями. Дорис