Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели

Министр колоний Великобритании лорд Мойн опасался, что спасение пассажиров «Струмы» «будет иметь крайне нежелательные последствия, когда другие евреи тоже захотят искать спасения на кораблях».

Так «Струма» с неработающими двигателями и генератором была брошена на произвол судьбы у берегов Стамбула.

Тут я вскочила. Еще немного, и я опоздаю, слишком увлеклась чтением разрозненных отрывков. Я поспешно потянулась за клетчатой юбкой и белой шелковой блузкой.

12

Ильяс приехал еще до пяти. Выглянув в окно, я увидела, как он снова курит, прислонившись к машине. Этот парень тоже дымил как паровоз, но, по крайней мере, не в салоне, как Сулейман.

Когда мы поехали, я спросила про скрипку.

– Сулейман говорит, ее нет, Майя-ханым, – ответил он, в его голосе слышалась отчасти досада, отчасти сомнение. – Я попросил его поискать снова, но он настаивает, что скрипки нет.

Ситуация была очень неприятная. Очевидно, профессор очень дорожил этой скрипкой. Может быть, она осталась в память о былом. Теперь надо было либо снова ехать в Шиле и, как идиотка, спрашивать, не находил ли кто-нибудь на пляже скрипку, либо найти способ прижать Сулеймана.

После того, как он выскочил из номера в мотеле «Блэк Си» с криком «стыд какой», от него больше ничего не было слышно. Это было не к добру. Не могло быть и речи, что он не воспользуется этим случаем. Он либо что-то планировал, либо медлил с разоблачением, желая помучить меня ожиданием. В любом случае не на этой, так на следующей неделе разразится скандал.

– Где он ремонтирует машину? – спросила я.

– В автосервисе у мастера Рызы.

– Мы можем туда заехать?

– Конечно, здесь близко.

– Отлично, тогда поехали.

Ильяс развернулся на первом перекрестке, и мы доехали до автосервиса в Маслаке. Там парни в замасленных синих комбинезонах таскали болты, свечи зажигания, бидоны с моторным маслом, гаечные ключи, меняли шины, что-то чинили под кузовом.

Это была уже другая молодежь. Они были того же возраста, что и ребята из торгового центра, но сильно от них отличались. На их лицах, перепачканных автомобильной смазкой, лежало выражение печали, которое совсем не подходило их возрасту. Они трудились на тяжелой работе даже в выходные дни, чтобы прокормить свои семьи, и по вечерам отвозили заработанные гроши домой в трущобы на окраине.

У кого-то отец был лежачим инвалидом, у кого-то – сидел в тюрьме. У других отцы были без работы, без образования, без связей… Еще были отцы испарившиеся, переложившие ответственность за детей на женщину, как это было в моем случае. Эти грустные, поникшие ребята были ровесниками Керема, но печалились они по другой причине. Из некоторых мастерских доносились заунывные арабские мелодии.

Когда мы пришли к мастеру Рызе, я увидела, что мерседес стоит на подъемнике, но никто с ним не работал. Сулеймана тоже не было видно. Из застекленной комнатки на антресольном этаже спустился добродушного вида мужчина с густыми усами, одетый в комбинезон.

Я представилась мастеру Рызе, не преминув, конечно, дать свою визитку, и сказала, что я от ректора: в машине забыли скрипку приглашенного профессора, а он завтра улетает, поэтому пришлось за ней приехать.

Ситуация не вызывала вопросов, и Рыза не стал возражать, даже предложил выпить чаю, как делают все хозяева мастерских. Я поблагодарила и отказалась.

– Опустите машину, – распорядился он. Громадный мерседес, поднятый гидравлическим механизмом, начал опускаться. Тут я вспомнила необычный факт, который встретился мне среди всей информации за последние несколько дней: глава компании, производящей мерседесы, Эдзард Ройтер[75] вырос в Анкаре и прекрасно говорил по-турецки. Его отец Эрнст Ройтер работал в столице, и его коллеги очень любили маленького Эдзи. «Этот мерседес еще с тех времен, наверное», – подумала я.

Наконец машина полностью опустилась, мягко встав на колеса. Мастер Рыза открыл передо мной дверь. Я принялась искать в салоне. Ни на переднем, ни на заднем сидении скрипки не было. Потом я попросила открыть багажник. И там пусто. В просторном багажнике не было ничего, кроме кучи замасленных тряпок в дальнем правом углу.

Неужели Сулейман говорил правду, и скрипка в самом деле осталась на пляже? Или в мотеле? Но в мотеле она оказаться не могла: когда мы с трудом волокли туда профессора, мы не могли нести и скрипку.

– Сулейман брал что-нибудь из машины? – спросила я у автослесарей.

– Нет, ничего не брал.

Я поблагодарила мастера Рызу и уже собиралась сесть в автомобиль, как вдруг меня осенило.

– Если не сложно, можно я еще раз посмотрю багажник?

– Конечно.

Крышка багажника со скрежетом открылась. Я потянулась вперед и ощупала тряпки в углу: как только мои пальцы их коснулись, я поняла, что скрипка там. Я развернула ее: она лежала запеленутой, как младенец, в грязную ветошь. Откинув тряпки, я достала скрипку.

– Все видели, не так ли? – обратилась я к мастеру Рызе и его помощникам.

– Конечно видели.

– Ты тоже видел, что сделал Сулейман? – спросила я Ильяса.

– Да, Майя-ханым.

Я попрощалась с хозяином, который все еще уговаривал не уезжать, не выпив чаю, и мы сели в машину.

Я была рада и обретению скрипки, и тому, что у меня теперь был козырь против этого паскуды Сулеймана. Может быть, произошедшее заставит его задуматься и пересмотреть свои планы мне напакостить.

Как я и предполагала, когда мы увели профессора с пляжа, то отнесли в машину и скрипку. А футляр остался на берегу, и его, скорее всего, поглотили бурные волны Черного моря. Ну ладно, футляр не важен, главное, что мы спасли инструмент.

– Ильяс, мы можем поехать через улицу Сырасельвилер?

Воспитанный парень, как и всегда, без запинки ответил:

– Конечно, Майя-ханым!

– Я помню, что видела там два музыкальных магазина бок о бок. Заедем, купим футляр для скрипки.

Миновав площадь Таксим со знаменитыми кафешками, где подают тосты, мы заехали на многолюдную Сырасельвилер. Смеркалось, зажглись фонари, с минаретов раздавался азан. Напротив кафе молодежь ела мокрые бургеры[76] и шаурму, весело смеясь.

Ильяс ловко подъехал к одному из музыкальных магазинов.

– Только мне нельзя здесь ждать, Майя-ханым, мы перегородили дорогу. Если можно, не могли бы вы подойти на парковку Немецкой больницы[77], когда закончите дела?

Размышляя, кто же воспитал в наше время такого вежливого молодого человека, я взяла скрипку и вышла из машины.

Хозяин в очках уже собирался закрывать магазин. Я попросила его подобрать футляр для скрипки. Он взял инструмент и, покрутив в руках, сказал:

– Это очень старая и дорогая