Девочка с косичками - Вильма Гелдоф

к тому лежала душа, он работал (нечасто), а когда нет – пил (очень часто). И гонялся за женщинами. Я знаю: слышала разговоры мамы и тети Лены. Отец даже к тете Лене подкатывался! К маминой сестре! Прямо дома, на кухне. Мама лежала со мной в постели – я тогда только родилась, – а отец заглядывался на тетю Лену. Точнее, не просто заглядывался. Пытался добиться… ну, того самого.

К счастью, ничего у него не вышло: тетя Лена влепила ему пощечину.

– Такие, – говорит мама с влажными глазами, как только речь заходит об отце, – нам не нужны, правда ведь?

– Правда! – соглашаемся мы с Трюс.

Когда другие дети спрашивают, где мой папа, я говорю: «Умер». У меня есть мама и Трюс. Всё. Нас трое. По отцу мы не скучаем. Наша семья – это мы. Не он.

– Кстати, о Франсе, – начинает мама.

Они с Трюс складывают белье. Мама не глядя соединяет уголки простыни – точность ей не важна – и подходит к Трюс, чтобы сложить обе половины. Отдает ей простыню и садится на диван.

– Да, что ты слышала? – Трюс замирает с простыней в руках.

– Ему можно доверять, – просто говорит мама.

– Что тебе рассказали? – не терпится узнать мне.

– Что из него выйдет прекрасный командир группы. Людей он подобрал отличных. О тех, кого не знал лично, выведал все до мельчайших подробностей.

– Серьезно? – удивляется Трюс.

– Серьезно.

Так я и думала!

– Что скажешь, Трюс? – Я опускаюсь на диван рядом с мамой. На подоконнике у нее за спиной качает головой моя игрушечная жестяная черепашка – вверх-вниз, вверх-вниз. «Соглашайтесь! – говорит она. – Соглашайтесь!»

– Не торопитесь с решением, – советует мама.

– Как это – не торопитесь? – Я думаю о госпоже Кауфман и маленьком Авеле.

– Война, она, может, еще целый год продлится, – говорит мама.

– Менейр Ван Гилст говорит, Сопротивление бесполезно. – Трюс еще раз складывает простыню. – От немцев, мол, все равно не избавиться. Это навсегда. Нидерланды теперь – часть Германии.

– Ах, да не слушайте вы этого бакалейщика! – отмахивается мама.

– Он же отец Петера! – напоминаю я.

– И рассуждает как настоящий торговец.

– Вообще-то, многие так рассуждают. – Трюс кладет сложенную простыню на стол.

– Они неправильно мыслят. Они ведь не коммунисты! – Мама потирает костяшки пальцев, покрасневшие от стиральной доски. – Легко кричать, что Германия сильнее, ведь тогда незачем и бороться с несправедливостью. Но не выбирать – это тоже выбор. – Она смотрит перед собой. – Нельзя смириться с немецким ярмом. Ни с каким ярмом нельзя.

Кажется, ее взволновали собственные слова. О ком она думает? О фрицах? О моем отце?

Я хочу погладить ее по плечу, но она уже пришла в себя.

– Нидерланды будут свободными, Трюс. – В ее голосе звучит знакомая уверенность. – Это вопрос времени.

– На свете есть добро и есть зло, – говорю я. – И со злом нужно бороться. Так ведь, Трюс?

Трюс задумчиво склоняет голову. Потом медленно поднимает на меня глаза и кивает.

– Вы правда хотите в группу Франса? – спрашивает мама. На миг на ее лице проступает улыбка, глаза блестят. Но через секунду она уже тревожно морщит лоб. – Вы ведь не обязаны соглашаться. Вы – самое важное в моей жизни, а эта работа смертельно опасна. Вы и так уже помогаете, раздавая листовки. Тоже достойное дело.

– Мам, я хочу делать больше! – возражаю я. – И ты сама говоришь: это не навсегда!

Мама пожимает плечами.

– Но это ведь не значит, что нужно немедленно вступать в Сопротивление…

– Ты сама разрешила нам поговорить с Франсом! – напоминает Трюс.

– Да, но я же не знала… – Мама умолкает, устремляет задумчивый взгляд в пустоту. Потом говорит: – А что, если это продлится дольше года?

– Я все время думаю о мефрау Кауфман и Авеле, – говорит Трюс, – и о том, что происходит с евреями. Им теперь все запрещено, скоро их всех увезут, мам! – Ее голос срывается.

Трюс права.

– Да пусть эта война хоть два года продлится! – кричу я.

Воцаряется тишина. Высоко в небе гудят самолеты. Надеюсь, британские бомбардировщики на пути в Германию.

Мама испытующе смотрит на меня.

– Скажу вам одну вещь… – Она берет Трюс за руку и мягко усаживает ее рядом со мной. – Не знаю, чем именно вы будете заниматься, да вы и сами не знаете, но… – Она проводит пальцем по моей щеке. – Всегда оставайтесь людьми. – Ее взгляд серьезен, слова падают тяжело, весомо. – Не уподобляйтесь врагу. Не марайте руки. Никаких оправданий вроде «приказ есть приказ». Всегда думайте своей головой.

– Да, конечно, – тут же соглашаюсь я.

Трюс кивает.

– Мы же не дурочки. Мы всегда будем думать самостоятельно. По крайней мере, я.

– Я тоже!

Мама внимательно смотрит на нас.

– И не убивайте, – говорит она. – Никого, даже злодеев.

Трудно поверить, что она так серьезна. Она еще никогда с нами так не разговаривала.

Может, я и не такая рассудительная, как Трюс, но способна отличить добро от зла. Я нарушаю тишину.

– Я прислушиваюсь к себе. К своему… – Кладу руку на грудь, но речь не о сердце. – К своему нутру.

Я краснею – так высокопарно это звучит. Но мама говорит:

– Как ты хорошо сказала, малышка!

Я кладу голову ей на плечо. За моей спиной она протягивает руку Трюс. Я слышу над собой мамин голос:

– Мир больше нас. А вы всегда в моих мыслях. Не забывайте об этом, никогда.

3

– Прежде чем я допущу вас на собрание группы, – говорит Франс, – вам придется выполнить одно задание.

Он стоит, прислонившись к большому дубу на краю лесопарка Харлеммерхаут, напротив винного магазина «Де Хаут», где он назначил нам встречу. На его губах играет странная улыбка.

Мы с Трюс переглядываемся. В ее глазах вопрос: «Это что еще значит?» Я пожимаю плечами. Видно, так у них принято, ну и что? Трюс повсюду мерещится подвох!

– Пойдемте, – машет нам Франс и ступает на лесную тропу. Быстрым пружинистым шагом он ведет нас за собой.

Мы входим в лес, в темноту. Пахнет влажным мхом. Я вглядываюсь вдаль, где тропинка сужается. Конца не видно.

Вечер сегодня ясный, но в чаще об этом забываешь. Тропа не такая уж узкая, а деревья высокие. Высокие и черные. Идешь будто по туннелю. Месяц скрывается за облаком.

– Осторожно, барышни, – предупреждает Франс: дорогу преградило поваленное дерево.

Я смотрю то на тропинку, то на спину Франса. Впереди все равно не видать ни зги. Наши ноги почти бесшумно переступают через дерево, шагают по земляной тропе, по сухим листьям, вдоль густых кустов. Как далеко еще идти? Что придется делать? От напряжения у меня сводит плечи. Тут и