Этот маленький город - Юрий Николаевич Авдеенко

– Подумаешь, командир!.. В чужой дом вломился и порядки наводит, – взъерепенилась Нюра.

– Кроме шуток, – сказал шофер Любаше, – выйди на минутку.

– На минутку. Не больше…

Вышли.

Сумерки были совсем густые. И на небе уже появились звезды. После комнатной духоты пахучий воздух казался особенно свежим и даже прохладным. В соседнем саду ходили солдаты. Кто-то грустно играл на гармонике.

Любаша и шофер Жора остановились под высокой грушей, темной, словно облитой дождем. Жора приоделся: новенькая гимнастерка, хромовые начищенные сапожки.

– Помечтаем у речки, – сказал он. – Луна-то какая!.. Знаешь, я из Карелии. У нас там озер больше, чем здесь, у вас, гор. Воздух сухой, здоровый… Война окончится, увезу тебя к нам. По субботам, в ночь, будем на рыбалку ездить. Зоревать. Кроме шуток! Пойдем помечтаем.

– Я уже намечталась. Ноги болят, я спать хочу…

– Хочешь, на руках понесу?

– Пройденный этап. Не произвел никакого впечатления…

– Железный ты человек!

– Каменный.

– От чистого сердца я!.. Кроме шуток…

– Устала. Хочу спать.

– В машине можно…

– В доме тоже.

– Тогда завтра?

– До завтра дожить надо.

– Глупости, доживем. Может, вам чего нужно? Может, чего подбросить?

– Картошки накопай, – сказала Любаша.

– Это запросто… Это сделаем… Так я на рассвете притащу, – обрадовался Жора.

– Слепой сказал: «Посмотрим», – усмехнулась Любаша и неторопливо, слегка покачивая бедрами, пошла к дому.

6

Легли в пристройке. Степка пытался заснуть, но не мог, потому что Нюра и Любаша разговаривали до полуночи.

Любаша сказала, что она в первый раз за два месяца ложится в постель, сняв платье. В Туапсе приходилось спать в халате или в сарафане, чтобы в случае тревоги успеть спрятаться в щель.

Нюра спросила:

– Как ты думаешь, война скоро кончится?

– Этого никто не знает. Никто не знает, когда кончится война. Я так думаю…

– А Сталин? Сталин все знает, даже про нас с тобой знает, – горячо возразила Нюра.

– Нюра, ты училась в школе?

– Пять лет.

– Почему бросила?

– А ну ее… Нужна она мне! Не идут в мою голову науки. Не прививаются.

– Чем же ты занимаешься?

– Хозяйством у бабки заправляю. Вечерами на пляс в клуб хожу. Там патефон есть и гармошка. Только на гармошке теперь играть некому. Федора в армию забрали… Ух и хлопец был! Волосы черные, аж блестят, глаза – кинжалы, нос с горбинкой. Адыгеец!.. На прощанье сказал мне: «Жди. Вернусь – сосватаю… Женой мне станешь».

– Ты с ним целовалась?

– На кой? Я еще ни с кем не целовалась, – гордо сказала Нюра.

– И ни один парень к тебе не приставал? – От удивления Любаша даже на локте приподнялась. Край одеяла сполз, оголив часть спины.

– Почему не приставал? – возразила Нюра. – Пойдет парень провожать. Наложит руку мне на плечо. А я ему враз: «А по какому это признаку?» Пусть только посмеет! Я бы ему рожу расцарапала, волосы повыдирала. Он бы у меня как подсолнух вылущенный маячил… Если драться, я парню и капли не уступлю. Танцевать приглашают, а у самих руки от страха потеют…

– Вот ты какая! – сказала Любаша. Легла на подушку и поправила одеяло.

– А я не хочу, чтобы он руку накладывал.

– Все у вас такие чудные?

Нюра засмеялась:

– Я чудная?.. Если бы захотела, я бы Лизку перевоображала. А кто меня потом за себя возьмет? На Лизке ни один дурак не женится.

– Что за Лизка?

– Девчонка… Не путем пошла.

– Почему так говоришь?

– А как сказать, если она и направо и налево…

– Красивая?

– Для парней…

– Вдруг на нее от зависти наговаривают? Может, ничего плохого и не было. Может, она только с одним и встречается…

– Нет. Она со всеми, – убежденно сказала Нюра. – У нее старшая сестра опытная. Она ее всему учит. Говорит: «Почувствуешь, что понесла, съешь кило сахара – и все как рукой снимет».

– Глупости все это, – сказала Любаша.

– Может быть, – охотно согласилась Нюра. – Только я так думаю: молодая еще. Рано мне влюбляться…

– Почему? – возразила Любаша. И с доброй усмешкой добавила: – Степка насколько младше тебя, а уже влюбился.

– Ой ты-ы-ы!.. – тихо протянула Нюра. – Кто она?

– Соседка наша, Ванда.

– Имя какое чудное.

– Она из Польши.

– Ой ты-ы-ы! Почти что немка.

– Нет, – возразила Любаша. – Это ты путаешь.

Нюра согласилась:

– Я всегда что-нибудь путаю. Я такая дура… Набитая…

Степка лежал ни жив ни мертв. Минуту назад ему и в голову не приходило, что сестра знает про его дружбу с Вандой. Значит, видела, как по утрам он приходил к окну Ванды, садился на скамейку под жасмином и ждал, когда меж раздвинутых занавесок мелькнет лицо девчонки, которая очень старательно говорит по-русски, но думает по-польски. И от души смешит ребят тем, что называет бабку Кочаниху «пани», а деда Кочана «пан».

Степка даже голос ее услышал: «Пани Кочаниха… Добже утро!»

И усмехнулся: «Ничего себе «добже», если пан Кочан простыню из дому унес. А вечером, об заклад биться можно, пьяненьким вернется».

«Добжый вечер, пан Кочан…»

Словно ветка под ветром, покачивается пан Кочан. Маленькими слезящимися глазами глядит на ребят. Что-то ищет в кармане. И вдруг протягивает блестящий осколок с рваными краями. А Туапсе только еще начинали бомбить. И осколки среди пацанов на вес золота. Дороже, чем кресало из стопроцентных стальных напильников.

«Спасибо, пан Кочан…»

Осколок под завистливыми взглядами исчезает в незагорелом кулачке Ванды.

Вечером, когда они сидели вдвоем у жасмина, девочка отдала ему осколок.

– Бери, Степа.

– Мальчишки увидят… И тогда все узнают.

Что узнают? Никогда не узнают, если он сам не расскажет, что целовался с Вандой на чердаке, и не только на чердаке. А ему так хотелось рассказать, даже кончик языка чесался…

«Пусть завидуют».

Она глянула ему прямо в глаза.

У нее были русые волосы, перехваченные голубой лентой. И зрачки светлые, то голубые, то серые, в зависимости от того, в какую сторону она глядит.

Ванда встает. Кончики ушей у нее красные. Не поднимая взгляда, она глухо говорит:

«Пойдем!»

Он знает, что теперь последует. За кустами жасмина, где их никто не видит, Ванда кладет ему руки на плечи. На этот раз она с досадой произносит:

«Ты не сжимай губы… А вытяни их, думай, что собираешься произнести букву «о».

Может, Любаша видела, как они целовались? Нет, нет… Она бы не вытерпела. Она бы задразнила его еще там, в Туапсе.

Девчонки замолчали. И Степка подумал, что они уже видят сны, и тоже крепко сомкнул ресницы. Но Любаша вдруг спросила:

– Нюра, тебе убежать никуда не хочется?

Степан даже вздрогнул. Неужели сестре известно и про это?

Нюра настороженно ответила:

– Нет.