Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

армий, было расстреляно 65 человек, дома их сожгли; в соседних Алменхаузене и Ной-Вальдеке та же участь постигла еще 9 крестьян. В Инстербурге, после первого же выстрела, русские власти оповестили жителей: «Прогремит выстрел из какого-либо дома, будет сожжен дом; прогремит еще один выстрел, будут сожжены все дома на улице; прогремит третий выстрел, будет сожжен весь город». Угроза подействовала, больше в Инстербурге не стреляли.

Между тем 2-я русская армия никак не могла тронуться с места, вследствие чего армия Ренненкампфа спустя всего три дня после начала похода в Восточную Пруссию оказалась в крайне опасном положении.

Германское командование отнюдь не собиралось без боя уступать богатую и стратегически важную провинцию, усеянную родовыми гнездами прусского офицерства. Предугадывая намерение русского Генерального штаба зажать и раздавить армию Притвица путем одновременного удара с двух направлений, оно, однако, видело и уязвимые места этого плана. Непроходимая 80-километровая область Мазурских озер не позволяла русским армиям держать единый сомкнутый фронт, в то время как германские войска благодаря густой дорожной сети могли производить быструю и беспрепятственную перегруппировку, создавая превосходство в силах на одном из направлений – по ту или другую сторону озер. Поэтому, даже обладая меньшей по численности, но компактно расположенной группировкой, германские генералы рассчитывали разгромить вторгшиеся в Восточную Пруссию русские армии. «Когда русские придут, – напутствовал Мольтке начальника штаба 8-й армии, – никакой обороны, а только наступление, наступление, наступление».

Видя медлительность 2-й русской армии, Притвиц выставил против нее заслон всего из одного корпуса, а основные свои силы бросил на разгром армии Ренненкампфа. Решающее сражение он намеревался дать севернее Мазурских озер, у Гумбиннена[75], где немецкий Генеральный штаб перед войной неоднократно проводил военную игру по отработке отражения русского вторжения в Восточную Пруссию.

20 августа русские и немцы впервые после Семилетней войны (1756—1763) сошлись в большой битве. Притвиц сосредоточил у Гумбиннена 74 тысячи человек и 95 батарей, на русской стороне было 64 тысячи человек (причем 5-я стрелковая бригада и вся конница – 114 эскадронов – не приняли никакого участия в бою) и 55 батарей. План Ренненкампфа сводился к одному – держаться. И 1-я армия держалась, как могла.

Тяжелее всех пришлось правофланговой 28-й пехотной дивизии, принявшей удар I-го германского корпуса генерала Германа фон Франсуа. Германская атака застала русских врасплох. Тем не менее они встретили противника огненным ливнем. «Перед нами как бы разверзся ад, – вспоминал очевидец, Карл Гессе, служивший в 71-й бригаде, которая входила в I корпус. – Врага не видно, только огонь тысяч винтовок, пулеметов и артиллерии. Части быстро редеют. Целыми рядами уже лежат убитые. Стоны и крики раздаются по всему полю… Пехота прижата русским огнем к земле, ничком прижавшись к земле, лежат люди, никто не смеет даже приподнять голову, не говоря уже о том, чтобы самому стрелять».

И вдруг артиллерия 28-й дивизии замолчала, расстреляв весь дневной боезапас. Вдвое превосходящие силы немцев, наконец, всей мощью обрушились на русские позиции. Части 28-й дивизии были смяты и почти окружены, потери достигли 60% личного состава. Положение выправила контратака 29-й дивизии, остановившая германское наступление на правом русском фланге.

На левом крыле противники действовали нерешительно. Зато в центре русский III корпус при поддержке артиллерии устроил настоящую бойню XVII корпусу генерала Августа фон Макензена, старого служаки, помнившего триумфы 1870 года. Самонадеянность немцев, собиравшихся задать жару русским варварам, не имела границ. По воспоминаниям начальника штаба 27-й дивизии полковника Льва Аполлоновича Радус-Зенковича, немецкие войска шли в бой, как на параде, «густыми цепями, почти колоннами со знаменами и пением, без достаточного применения к местности, там и сям виднелись гарцующие верхом командиры». Эта красивая картинка недолго радовала взор германского командующего. Шквальный огонь русских орудий, за считанные минуты выкашивавший целые батальоны, посеял в немцах панику. Германская артиллерия оказалась совершенно беспомощна против русских «трехдюймовок» и великолепной выучки русских артиллеристов. Так, немецкий артиллерийский дивизион (12 орудий), выехавший на открытую позицию, чтобы поддержать свою пехоту, был полностью уничтожен за считанные минуты. В какой-то момент немцы пытались заставить замолчать русские орудия, выставив вперед горстку русских пленных, которые тут же были сметены шрапнелью. В четвертом часу дня, потеряв 8000 солдат и 200 офицеров, части XVII корпуса обратились в беспорядочное бегство. Макензен смог остановить их только через 20 километров.

Несмотря на утомление, многие русские офицеры пожелали осмотреть поле боя. Их взглядам открылись ужасные картины последствий шрапнельного огня. Капитан Успенский вспоминал: «Общий фон поля, это – словно огромный лист липкой бумаги ("смерть мухам"), усеянный трупами тысячи мух, но… это были не ничтожные мухи, а защитники своей родины и в большинстве цветущая молодежь! В каких только позах не настигла их смерть!

Вот и геройский артиллерийский дивизион, расстрелянный ураганным огнем русской артиллерии. Издали некоторых из убитых офицеров и канониров его можно принять за живых, так выразительны их остекленевшие взоры и застывшие жесты и позы.

Вот молодой офицер с поднятой саблей, запрокинутой головой и открытым, кричащим ртом (вероятно команду), с глазами, устремленными в небо, застыл у самого орудия! Вот солдат, совершенно как живой, наполовину вставил снаряд в орудие и, с неотнятыми от него руками, стоя на коленях, вперил глаза свои с каким-то особым удивлением вверх, словно спрашивает: "в чем дело?!" и т. д. Эти фигуры издали казались живыми, но когда мы подошли ближе, то увидели, что у офицера три четверти головы сзади были оторваны и осталась буквально одна маска, а у солдата выбит был весь живот. Очевидно, смерть была моментальная и безболезненная, поэтому и сохранилось такое живое выражение на их лицах.

Вот батарея, расстрелянная на самом выезде на позицию в полной запряжке, не успевшая не только открыть огонь, но и остановиться: все убитые люди и лошади дружно лежат вместе на своих местах, а солдаты лежат даже верхом на лошадях или поблизости их».

Неожиданный успех посеял изумление в рядах самих победителей. «Радостью и гордостью наполнилось сердце, – пишет Успенский, – прямо ликование написано было на всех наших, измученных ужасами боя, лицах! Мы победили! И кого? – немцев!» Войска рвались вперед, но Ренненкампф, тревожась за расстроенные тылы, так и не отдал приказа о преследовании.

У Притвица оставалось достаточно войск, чтобы дать русской армии еще один бой. Однако он решил, что только отступление поможет ему избежать русских «клещей». Вечером Притвиц позвонил в Генштаб и в очень эмоциональных выражениях сообщил Мольтке мрачные известия об исходе сражения при Гумбиннене; генерал просил подкреплений, а до их прибытия считал необходимым отвести войска за Вислу. Возбужденный тон командира 8-й армии не понравился Мольтке. Сочтя Притвица