Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков

этом, Самсонов вместо того, чтобы повернуть на север и идти на соединение с Ренненкампфом, выдвигал свои корпуса все дальше на запад во исполнение распоряжения командования: «Движение Ваше имеет целью наступление навстречу противнику, отступающему перед армией генерала Ренненкампфа, с целью пресечь немцам отход к Висле». Через несколько дней после Гумбиннена между двумя русскими армиями образовалась 125-километровая брешь. Это позволило немцам провести операцию по окружению 2-й армии, обнажившей оба свои крыла, – одну из немногих удачных операций такого рода в Великой войне.

26 августа на фланги растянувшейся армии Самсонова обрушились переброшенные с севера германские корпуса Макензена, Франсуа и Фрица фон Белова. Русские войска, понеся большие потери, отступили в большом беспорядке. Особенно досталось правофланговому VI корпусу, чей растерявшийся командир генерал Александр Александрович Благовещенский бежал, бросив своих подчиненных. Впоследствии он объяснил свое позорное малодушие тем, что «не привык быть вместе с войсками». Оставшись без верховного руководства, части VI корпуса потянулись назад к границе, совершенно оголив русский центр. На противоположном крыле глава I корпуса генерал Леонид Константинович Артамонов тоже фактически самоустранился от управления войсками, хотя и другим, более эффектным способом: с винтовкой в руках он водил солдат в атаку, думая личным примером вдохнуть в них стойкость и мужество. Его храбрость не смогла заменить войскам отсутствие руководства. Между гордой телеграммой, в начале боя посланной Артамоновым в штаб 2-й армии: «Первый корпус стоит, как скала!», – и его же приказом начать отступление пролег всего один час.

Несмотря на тревожные известия с флангов, а также на отсутствие резерва, Самсонов решил не выходить из боя и сам сунул голову в петлю. Стоявшие в центре два корпуса (XIII-й и XV-й) получили от него указание прижать противника к Висле. По мнению Гинденбурга, это была храбрость обреченных: «Эти войска жаждали уже не победы, а самоуничтожения». Черчилль также отмечал странное ослепление Самсонова: «Естественным был бы приказ отступить. Но темный дух фатализма – характерно русского, – казалось, лишил сил обреченного командующего… лучше погибнуть, чем отступить. Завтра, может быть, поступят хорошие новости. Ужасающая психическая летаргия опустилась на генерала, и он приказал продолжать наступление».

У этого фатализма было имя: генерал Жилинский, который впоследствии скажет французскому военному атташе Лагишу: «История проклянет меня, но я отдал приказ двигаться вперед».

В течение последующих двух суток сражение полыхало по всему фронту. Русские так сильно напирали в центре, что поставили Людендорфа на грань нервного срыва. 28 августа начальник штаба 8-й армии приказал генералу Франсуа на правом крыле прекратить преследование I-го русского корпуса и повернуть на север – на помощь «измотанным» дивизиям германского центра. Этим маневром, по словам Людендорфа, тот оказал бы «самую большую услугу армии». Но упрямый Франсуа, потомок переселившихся в Германию гугенотов, обладал особой, незнакомой немецким офицерам смелостью, которая заключается в том, чтобы не выполнять приказаний начальства. Движимый инстинктом идущего по следу зверя, он пропустил распоряжение Людендорфа мимо ушей и продолжил движение на восток. Его непослушание было вознаграждено. Утром 29 августа корпус Франсуа встретился с авангардом Макензена, вышедшего в тыл русской армии с другой стороны. Вопреки ожиданиям немецкого Генерального штаба двойной охват («классические Канны») был осуществлен не на Западном, а на Восточном фронте.

Некоторое время Людендорф еще не верил в полный успех, ожидая более активных действий со стороны Ренненкампфа, который мог разжать немецкие «клещи». «Ему стоило только двинуться, и мы были бы разбиты», – пишет он в своих воспоминаниях. Но 1-я армия, направляемая Жилинским, упорно шла на запад, а не на юг; лишь левый ее фланг 27 августа начал разворачиваться в сторону Самсонова. И хотя расстояние между обеими русскими армиями медленно сокращалось, вечером 29 августа их все еще разделяли 50-60 верст – не менее трех дневных переходов, так как все передвижения русские войска совершали в пешем порядке. К этому времени участь армии Самсонова была решена.

Оказавшиеся в мешке XIII-й и XV-й корпуса уже четвертый день не видели хлеба; в кавалерийских частях некормленные и непоенные лошади были измучены едва ли не больше людей. Однако русские войска геройски дрались, нанося противнику чувствительные удары. Так, в бою у Мюлена, пытаясь прорвать окружение, Муромский и Нижегородский полки взяли тысячу пленных.

В ту минуту, когда начальник XV корпуса генерал Николай Николаевич Мартос, руководивший с вершины холма этим боем, распорядился, чтобы колонну пленных немцев увели в тыл, к его командному пункту с другой стороны приблизился верхом командующий армией. Оказалось, что Самсонов покинул свою ставку, в сопровождении офицеров штаба и казачьей свиты, без всяких средств связи. Жилинскому он телеграфировал, что едет руководить окруженными корпусами. На самом деле он ехал умирать вместе с ними.

Вид огромной толпы немецких пленных, видимо, пробудил в душе командующего 2-й армии слабую надежду. Выслушав доклад Мартоса, Самсонов обнял его и печально обронил: «Только вы один нас спасете…».

Но XV-й корпус уже сам нуждался в спасении. 29 августа сокрушительный фланговый удар войск Франсуа раздробил его на несколько частей, потерявших связь друг с другом. Мартос вместе со своим штабом весь день скитался по лесу в поисках выхода из окружения. Спутники его один за другим погибли в перестрелках с немцами. Последняя стычка произошла ночью. Наткнувшись в темноте на немецкое подразделение, Мартос не смог уйти от погони – под ним убили лошадь.

Пленного русского генерала доставили в штаб 8-й армии. Людендорф и Гинденбург беседовали с ним на вполне сносном русском языке[78]. Первый попросил объяснить ему, в чем заключалась стратегия русского командования и не без самодовольства добавил: «Вы все разбиты и положили оружие, и теперь русская граница открыта для нашего вторжения от Гродно до Варшавы». На это Мартос с достоинством возразил, что «был окружен превосходными силами, но предварительно имел значительный успех над вашими войсками, когда был в равных с вами силах; я имел трофеи: полевые пушки, пулеметы, пленных штаб- и обер-офицеров и много солдат». Людендорф сразу изменился в лице и в дальнейшем разговоре не удержался от грубости. В отличие от него, Гинденбург был безукоризненно вежлив. Он заявил, что пленнику будет возвращена его золотая сабля – награда за русско-японскую войну – и пожелал ему «более счастливых дней». Наградное оружие, правда, Мартосу так и не вернули.

Той же ночью с 29 на 30 августа в лесу близ Виленберга прозвучал одинокий выстрел – это покончил с собой генерал Самсонов. Казаки из его конвоя разбрелись еще днем, после того как сходили в неудачную атаку на пулеметы. Свидетелями последних минут командующего 2-й армии были семь штабных офицеров и ординарец. Однако