День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

свои планы. Не так, не так должно жить! Все к дьяволу! Только бы была она, ее взгляд, ее руки, ее эти рассыпавшиеся волосы… Люблю, люблю! И не хочу смять это чувство, и не сумею утаить это чувство».

И только где-то в глубине души Федора просыпалось сомнение: как ответит она? «К дьяволу, – отмахнулся Федор. – Она поймет меня. Ока должна понять меня… Я не Григорий. У него все проще, хорошо и ладно. Он деловой человек: в земле и в рудных ископаемых вся его душа и все его стремления. Он сразу нашел себя и свою Катерину, а я все ищу. Ищу, ищу. Но теперь я нашел ее… Люблю, люблю…» – твердил одно и то же жадный взгляд Федора.

– Я что-то хочу вам сказать, – начал он.

– Вы в третий раз обещаете. – Юлия рассмеялась.

– В третий раз? Я помню, помню, золотцо. И не сразу скажу. Не сразу, не сразу.

– Я упаду, если мы будем еще кружиться, – прошептала зардевшаяся Юлия, пьяная и от вальса, и от чувства волнения, охватившего ее.

Григорий смотрел на Юлию через комнату. И то, как она танцевала, возбужденная, довольная, и как она пьяно-радостная вышла из вальса и торопливо прибрала обеими руками свои растрепанные волосы и спрятала под шарфом рубец, и то, как она спокойно посмотрела ему в глаза, застегивая пушистую гарусную кофту, и как она взглянула на Федора, уходя с ним из флигеля, – все это разбудило в душе Григория темное, мучительное чувство ревности. Нервный тик передернул его смуглую щеку, и он, что-то невпопад ответив Катерине, тяжело опустился на лавку и закурил.

Стоя в ограде у забитой снегом кошевы, пряча руки в пушистые рукава кофты, прислушиваясь к своему разгоряченному сердцу, Юлия видела, как величественно прошла мимо к себе в дом Фекла Макаровна и чему-то улыбнулась. Ночь стояла светлая. Длинные лунные тени от поднятых оглоблей кошевы лежали вдоль ограды, напоминая убегающую дорогу.

– А ноченька-то какая бодрящая, золотцо! Ноченька-то какая светлая, – певуче заговорил Федор и, покачивая головою, глядя на лунную тень убегающей дороги от оглоблей кошевы, рассмеялся: – В такую ноченьку, да под звездами, да вот в этих санках, – и толкнул ногою санки; лунная дорога переместилась к ногам Юлии, – покатили бы, и покатили бы, и покатили бы!.. И только ветер да звезды, да снежная пыль знали бы нашу дороженьку!.. Дорога, дорога! Ох, как же люблю быть в дороге! Едешь и думаешь черт знает что. Грудь так и распирает от всего, что видят глаза и слышат уши. Едешь, и кажется тебе, что где-то впереди, дьявольски близко мигает огонек! И вот ты всматриваешься, всматриваешься, а убей ничего не видишь!.. Только снег, снег да лес в уборе зимы; дымящиеся сизым куревом деревни и серую морозную мглу неба – далекую-далекую!.. А огонек, золотцо, где-то все-таки горит! Он где-то все-таки горит… Иначе не было бы смысла ни в каких дорогах.

Мягкие, задушевные слова Федора падали в сердце Юлии хмельными каплями.

– Как вы хорошо сказали о дороге! – восторженно отозвалась она, глядя ему в лицо своими горящими, широко открытыми глазами.

Федор передернул плечами. И, заглянув в лицо Юлии, заговорил тихо-тихо:

Бежим! Ты будешь мне женой,

В далекий край, за горизонт,

Туда, где жарко и зимой,

Где купол неба – точно зонт,

Спасающий от зноя дня…

Бежим! Ты любишь ведь меня?

И не жалей

Веселых дней

И хмель пиров!

А полюби меня,

 готов

Я умереть, любя тебя!..

Бежим, за дали в даль морей!..

Где волны плещутся, шумят,

Где чайки с небом говорят…

А ты так медлишь!

Почему?..

У Юлии приятно сжалось сердце. Она сразу не могла понять, вправду или в шутку зовет ее с собою Федор, зовет, чтобы она стала его женою?

На какое-то мгновение она увидела близко-близко его большие глаза и ждала, какие еще стихи он скажет, как вдруг он поцеловал ее прямо в открытые губы…

– Вы, вы – что вы, в самом деле! – откачнулась она. – Вы пьяны!

– Пьяный? Ну, хорошо… – Федор выпрямился, поддернул на плече шинель. – Думайте именно так, что я пьяный. А вы, пока трезвая, идите и ложитесь спать.

Круто повернулся и ушел широкими шагами.

Пряча руки в пушистом гарусе, Юлия все еще стояла на лунной дороге. Губы жег поцелуй Федора, а в ушах звучали такие нежданные слова: «Бежим! Ты будешь мне женой…»

Он ушел! Ушел. Но она все еще чувствовала его, точно он дохнул на нее тем порывом бури, который тогда прижал ее к земле на перроне, бросая в лицо мокрый снег и продувая рваную шинель…

В эту ночь Юлия долго не могла уснуть. Слышала шаги Григория, его своеобразное покашливание, разговор по телефону с Федором, и ей стало почему-то тяжело и немножко печально. Она и сама не понимала в этот момент, чего она страстно хотела? И что ждала от завтрашнего дня…

Глава десятая

1

7 марта 1944 года ожидалось заседание совета геологов. С утра начали съезжаться в управление начальники изыскательских партий, инженеры, техники, буровые мастера и стахановцы. Загорелые, обветренные люди в полушубках, дохах, шинелях, в сапогах и валенках громко разговаривали, переходили из кабинета в кабинет, разрешая свои вопросы.

В это утро Матвей Пантелеймонович Одуванчик проснулся в пресквернейшем расположении духа. А всему причиной был Муравьев и вчерашняя ссора с Анной Ивановной. И если с женой не сегодня завтра возможно примирение, то с Муравьевым, с этим беспокойным человеком, мир невозможен.

Муравьев возомнил себя всеведущим геологом. Вот уже три года подряд как он попирает все взгляды Матвея Пантелеймоновича. Теперь он носится с Приречьем, замышляя там крупные поисковые работы. На этот раз он потерпит провал. И тогда… тогда Матвей Пантелеймонович скажет свое слово.

Предвкушая победу на заседании геологического совета, Матвей Пантелеймонович расхрабрился, спустил волосатые ноги с кровати на волчью шкуру и сладко зевнул. Потом он долго мылся и фыркал в кухне, затем облек свое поджарое тело в черный костюм из молдавской шерсти, важно прошелся в штиблетах по домашнему кабинету, просмотрел свежие газеты, спрыснул лицо духами и тогда уже вышел в столовую к жене.

Но супруга встретила его сердито.

– Вот я посмотрю, как тебя отчитает на совете Муравьев! Чем ты только живешь?! Двадцать пять лет в геологии, а все еще приготовишкой выглядишь. Значит, не с твоими крыльями в небо взлететь!