Серенада для Нади. Забытая трагедия Второй мировой - Омер Зюльфю Ливанели

нового. Какие невероятные события происходили на этой земле всего несколько поколений назад! Что творилось с людьми в этом мире! Теперь я знала то, о чем на прошлой неделе и не подозревала. События шестидесятилетней давности теперь стали мне известны. И как много еще предстояло восполнить, изучить, открыть.

Так я думала, однако понимала: даже если я узнаю все, что меня интересовало, само по себе это будет лишено смысла.

Зачем знать со всеми историческими подробностями все, что пережила бабушка Мари? Зачем знать, что происходило в какие-то дни шестьдесят, сто, шестьсот лет назад? Я теперь понимаю, что пережили в этом городе профессор, Надя, множество других людей из воспоминаний Макса, и что мне было с этим делать? Все эти знания обретут смысл, только если станут историями этих людей.

В бегущих по аэропорту людях, нервных водителях на дорогах и их пассажирах, толстухах из университета, покупателях в магазинах меня могло заинтересовать только одно – их личная история.

Каждая история могла быть не менее интересна, чем события нашей собственной жизни. Лишь бы только она была правдивой. В конце концов, разве каждая отдельная история не содержит в себе рассказ о всем человечестве и о стремительно текущей жизни?

Я снова посмотрела на диктофон у меня в ладони. Надо было встать и заменить в нем батарейку, а затем переслушать запись от начала до конца, и даже сделать это несколько раз. А потом нужно было рассказать эту историю – написать ее. Только рассказывая об этих событиях, я могла осознать прошлое. Не обязательно было описывать все точь-в-точь. Можно было, при необходимости, чуть отойти от повествования профессора, ведь история одного человека – это история всех людей.

Но начну я завтра. А в то воскресенье мне хотелось провести день сидя в кресле и ничего не делая. После таких насыщенных событиями дней мне нужно было немного прийти в себя.

Я закрыла глаза и вспомнила время, когда я только-только стала подростком. Тоскливые и бессмысленные воскресные дни тянулись, как жвачка. Папа с увлечением смотрел футбол по черно-белому телевизору, где картинка на экране казалась поблекшей при дневном свете. Мама либо готовила на кухне, либо, сдвинув брови, разгадывала кроссворды за кухонным столом. Мне же ничего не оставалось, кроме как скучать. Я брала какой-нибудь роман и закрывалась у себя в комнате, а потом засыпала. Брата не бывало дома. Мне же было некуда пойти. В доме стоял запах бытового газа и еды, за много лет пропитавший все вокруг.

В тот день я ощутила то же самое. Все, что за одну неделю перевернуло мою жизнь с ног на голову, пробудило мое любопытство, растормошило и оживило, – все ушло вместе с Максом. Скоро Ахмет должен был привезти Керема. Мы снова начнем проживать один и тот же день, каждый раз исполнять свои обязанности, ложиться спать вечером, чтобы утром проснуться и начать все заново.

Я поеду в университет, вернусь домой и поужинаю, лягу спать, а на следующий день снова поеду в университет, вернусь домой и поужинаю, лягу спать, а на следующий день снова поеду в университет, вернусь домой и поужинаю, лягу спать, а на следующий день снова поеду в университет, вернусь домой и поужинаю, лягу спать, а на следующий день снова поеду в университет, вернусь домой и поужинаю, лягу спать, а потом снова поеду в университет… И так пройдет, может быть, тридцать лет.

Та же дорога, те же люди, те же разговоры.

Да, погрузиться в историю профессора станет для меня спасением.

Тем более оставался еще Сулейман. Увидев, что я забрала скрипку, он точно еще больше разозлился. Уж не знаю: он спрятал ее, чтобы продать или чтобы нам отомстить?

Керем вернулся и сразу сел за компьютер. Я сказала ему, что завтра в школу рано вставать и надо лечь спать пораньше. Он не возражал и отвечал лишь «ага, ладно», конечно же, чтобы от меня отделаться.

Я не нашла в себе сил оторвать его от злосчастной машины, приковавшей все его внимание. Едва переставляя ноги, я ушла в спальню. Однако в постели сон не шел. Да и усталости я не чувствовала – не удивительно, что мне не спалось в такой ранний час.

Ворочаясь с боку на бок, я увидела на тумбочке распечатки и лениво потянулась за ними. Я решила посмотреть еще немного про «Струму», прибывшую из Румынии и брошенную на произвол судьбы у берегов Стамбула. Довольная, я принялась читать: узнаю новое по интересующей меня теме и отвлекусь, пока не потянет спать.

Но происходящее на «Струме», ждущей в водах Черного моря, вгоняло в тоску: на обеих нижних палубах кают было мало и для сна не хватало места. Даже пространство, где можно было подвигаться в течение дня, было ограничено. Не было ни ванны, ни душа. Сложно было найти даже раковину, где помыть младенца. Постирать тоже было невозможно, люди не меняли одежду. Что еще хуже: на 769 человек был всего один туалет, и у его дверей образовывалась бесконечная очередь, поэтому пассажиры справляли нужду снаружи. Загаженная палуба стала скользкой, а по кораблю распространилась невыносимая вонь.

Стояла страшная антисанитария. Двадцать врачей из числа пассажиров пытались помочь больным дизентерией, лекарств не хватало, и их давали крошечными дозами. Двое молодых людей в таких условиях повредились рассудком.

Условия на корабле были ужасающие. Пассажиры страдали от бессонницы, и день начинался в 4–5 утра. Заранее назначенные дежурные шли на палубу и ведрами поднимали морскую воду, чтобы люди могли умыться.

Из-за дефицита топлива чай раздавали раз в три дня. Иногда, чтобы вскипятить воду, разламывали и сжигали деревянные ящики из-под овощей. В качестве еды всем давали по одному апельсину, немного фисташек и кусочек сахара. Горячее готовили только раз в несколько дней. Хлеб, как самую ценную пищу, пассажирам не выдавали. Всем детям полагалось по полстакана разведенного сухого молока и одно печенье.

В Турции, Палестине и США евреи, пользующиеся политическим влиянием, пытались что-то предпринять. Важные представители еврейской общины Стамбула Шимон Брод и Рифат Карако делали все возможное, чтобы спасти пассажиров «Струмы», давали всевозможные обещания официальным органам, чтобы те позволили людям сойти с корабля и добраться до Палестины по железной дороге, но их усилия ни к чему не привели.

Британское правительство и секретная служба всячески старались скрыть от общественности бедствие «Струмы» и не пустить евреев в Палестину.

В то же самое время на корабле продолжалась жизнь. Об этом сохранились исторические свидетельства, которые вселяли веру в человека, несмотря на столь трагические обстоятельства.

Находящийся на корабле раввин поженил