Здесь, под северной звездою...(книга 2) - Линна Вяйнё

настолько спешно собрался в дорогу, что не успел получить своих денег. Портной ссудил его деньгами, хотя у него самого сейчас было туговато. Времена были трудные, и доходы его сократились. Зато уж Валенти рассказывал мастеру бесконечные истории об Америке, и особенно о тамошней политической жизни. Халме оживлялся, слушая с огромным интересом, потому что вообще легко увлекался всем новым. И вскоре, выдоив из Валенти все, что тот знал, портной начал по своему обыкновению поправлять его, замечая, что Валенти фантазирует. Только и слышалось:

— Першинг... Вильсон... Антанта...

В рабочем товариществе устроили Валенти что-то вроде торжественного приема. Халме вручил ему снова старый членский билет и произнес «несколько слов». В ответной речи Валенти с такой легкостью сыпал английскими выражениями, что народ изумлялся. Причину своего приезда он объяснил так:

— Дошла весть о революции, и я сразу же решил ехать на родину, но вот только сейчас удалось осуществить это намерение. Я привез привет от свободного народа Америки маленькому народу Финляндии.

Одной рукой он играл карандашом: то вертел его между пальцами, то постукивал им по столу. Другую руку он небрежно держал в кармане, откинув полу расстегнутого сюртука. Речь его лилась свободно и легко, в ней часто повторялись такие слова, как «юнион» и «синдикализм».

Преети слушал его с умилением, а когда сын кончил, сказал:

— Это совершенно новая идея.

И посмотрел на часы. В тех свертках, что привез Валенти, было двое карманных часов. Одни получил Преети, другие — Халме.

— Хорошо все же знать точное время... А тут, на другой стороне, изображен поезд...

На том же собрании шла речь о провозглашении независимости, но никаких торжеств по этому случаю товарищество не устраивало. Наоборот, вопрос обсуждался демонстративно буднично, и Халме в своем выступлении так объяснил причину:

— Буржуазия Финляндии наконец-то, к нашей общей радости, осознала свою обязанность. Еще в июле мы пережили позорное предательство правого крыла — ибо их отступление было, конечно же, связано с предательством. Осенью они вели какие-то переговоры с Некрасовым, но большевистская революция заставила их сразу — в течение недели — осознать свой исторический долг. Мы вдвойне рады видеть, что теперь это происходит, так сказать, вполне корректно и с достоинством. Хотя летом они не смели даже встать на путь переговоров о предоставлении независимости своей стране. А сейчас они провозглашают независимость, считая переговоры излишними.

Но у каждого подлинного патриота сердце болит и кровоточит. Они сорвали с неба мою ясную звезду и повесили, как украшение, на свою подлую грудь. Несчастная ладья! Буря разгорается, и я вижу духовным взором моим впереди черную скалу, потому что она еще чернее нашей ночи. Одна за другой рвутся струны кантеле Вэйнемёйнена. Мы открываем нашу Калевалу на странице, поющей о Куллерво. С тяжелым сердцем истинный друг родины может пожелать народу только одного: пусть эта ночь пройдет спокойно.

Закончив речь, он сразу же пошел домой. В коридоре он сказал Преети несколько шутливых слов, сравнив его часы со своими, но весь его вид выражал при этом гордую замкнутость и превосходство. В последние дни, говоря с людьми о политической обстановке, он часто употреблял выражение «мой скромный угол». Когда кто-то спросил, почему он ушел с собрания, он ответил:

— Один баронов батрак прислал мне в починку свои штаны и просил сделать к утру, потому что они у него единственные.

Аксели ехал в село. Был сырой декабрьский вечер. Конь шел осторожно, как бы ощупью. Впереди и позади поскрипывали рессоры колясок. Где-то вдали виднелись даже огни карбидных фонарей.

— Господа едут праздновать провозглашение независимости.

Но дворе перед общинным домом толпилось много народа. При свете фонарей, освещавших двор, можно было различить коней, тесно стоявших у церковной коновязи. Кучера вокруг них попыхивали своими цигарками.

Но Аксели проехал мимо. Он направлялся в рабочий дом.

Общинный дом был украшен гирляндами из еловых веток В глубине зала висело развернутое знамя со львом, и по обе стороны от него — два сине-белых вымпела. Это был компромисс, ибо цвета и эмблемы национального флага уже успели вызвать ссору.

Пacтop и пасторша были почетными гостями праздника. Девушки в национальных костюмах встретили их у дверей и преподнесли пасторше букет цветов. Затем их усадили в первом ряду. Такой чести они удостоились благодаря Илмари, потому что егерское движение вдруг заслужило всеобщее признание. Даже бывшие противники, оказывается, всегда поддерживали его «в принципе». И сам пастор уже не вспоминал, как он возражал против отъезда сына. Отзвучала «Песня родины», и длинной чередой пошли торжественные речи.

— ...надо сделать все же одно утешительное признание. Полное единодушие патриотически настроенных граждан вселяет в нас веру, несмотря на все трудности. Больше нет младофиннов и старофиннов. В важнейшем вопросе мы достигли единства. Сегодня у нас почетные гости — одна родительская чета, отец и мать. Мы понимаем ту тревожную печаль, которая тяготит их сердца все эти мрачные годы. Нынче же все мы хотим присоединиться к их радости и почтить их жертву родине. Пусть исчезнут из нашей среды партийные распри, ибо мы видим, как в важнейшем вопросе мы все сошлись воедино. Это ли не свидетельство способности финского народа создать свое государство. И этого не могут опровергнуть отзвуки русской анархии, заразившие худшие элементы нашего народа.

Речи посвящались и шюцкору, и Свинхувуду, и Германии, «которая, приняв наших егерей, протянула руку искренней дружбы нашему народу».

Говорил пастор, говорил аптекарь, говорил хозяин Юллё и говорила пасторша.

— ...прежние распри надо забыть. Не будем спрашивать, что каждый из нас считал наиболее полезным для родины, ибо как примиренцы, конституционалисты, так н активисты желали, в конечном счете, процветания своему отечеству. Спор шел о средствах, а не о целях. Теперь наша родина свободна, но ей грозит еще один враг: анархия. Осквернены многие семейные очаги, и сейчас нас хотят окончательно лишить домашнего покоя. А я, как женщина, не могу не думать об этом. Под прикрытием кризиса продовольствия занимаются подстрекательством и требуют для всевозможных комиссий права вторгаться в дом и устраивать обыски. Для нас, женщин, дом — это святыня, дом —это наша крепость, как говорят англичане. Мы не позволим чужим рукам ворошить все то, что для нас святая святых. Мы говорим, что родина наша неприкосновенна, а в то же время дикие банды врываются в наши мирные дома, творя разбой и насилие. Законопослушный народ Финляндии должен встать на защиту своих очагов. Каждый, даже самый маленький, самый скромный домашний очаг является неприкосновенным. Пусть же ничья