Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 1 - Жорж Тушар-Лафосс

полагал, что поступил в высшей степени политично; он пытался доказать это своей подруге, отвечая посредством того же курьера: «Я говорил, скажу больше – я писал; но успокойтесь, милая Мари, голова моя спасена; я видел собственными глазами, как сгорело письмо».

Хотя этот ответ и не совсем успокоил герцогиню, однако, во всяком случае, уничтожение такого опасного документа как письмо, перехваченное Лафейма, каковы бы ни были поставлены условия за его уничтожение, могло иметь только благоприятное влияние на исход начатого следствия. Притом же оно должно было обеспечивать положение Гастона перед Людовиком XIII. Фаворитка не хотела ложиться спать, не уведомив его высочество о таком счастливом обстоятельстве, верному пажу поручено было отнести к принцу следующую записочку: «Госпожа Гиз вытребована, не оставляйте короля и укрепляйте свой твердость воспоминанием о великом Беарнце. Известное письмо беглецов Пюилорана, Колье и Рошфора сожжено: если вам будут угрожать его представлением – это пустые слова, письма не возрождаются подобно Фениксу из пепла».

Госпожа и девица Гиз с радостью получили известие от своей родственницы. Первая давно уже, хотя и не с большой надеждой, ожидала заключения брака, который мог еще увеличить блеск ее знаменитого семейства; вторая нежно любила Гастона, и разгульная жизнь этого принца, удалявшая его от нее, стоила ей многих слез. И той и другой было не безызвестно, как трудно переделать ветреный характер Монсье; но девица Монпансье обладала высшим стоицизмом, и блестящая перспектива произвести на свет наследника престола, устраняла пред ней всякую грустную мысль. Мать и дочь проехали в десять часов двадцать миль, отделявших замок Гиз от Нанта – обстоятельство замечательное, если принять во внимание тогдашнее состояние дорог и тяжесть экипажей.

Свадьба была решена, как могла быть решена, без согласия короля, в покоях королевы-матери, которая, жертвуя необходимости своими видами на принцессу своего семейства, была счастлива женитьбой принца Анжуйского. Ей казалось, что под узами Гименея, принц откажется от порочных привычек. Покончив дело таким образом; и ожидая только утверждения государя, Гастон с большей уверенностью, какой можно было ожидать от его характера, в особенности при тогдашних обстоятельствах, явился утром к королю, решаясь не отступать от своего намерения. Несмотря на поводы к неудовольствию брата, которые казались королю основательными, последний принял его с кротостью, которая ему была обычна, даже с людьми, имевшими быть арестованными по выходе из комнаты, по его же приказанию. Рабский подражатель коварства первого министра, этот государь был опаснее всего, когда рассыпался в любезностях: он, подобно Ришельё, под ласками кошки, скрывал свирепость тигра.

Кардинал нахмурился при виде Монсье в комнате короля, но умея быстро овладевать собой, он с улыбкой подошел к принцу, поклонившись Людовику. Два дня уже Ришельё занимался почти исключительно замужеством племянницы с Гастоном; он придумывал различные средства представить этот вопрос Людовику XIII, и в тоже утро решился ловко предрасположить короля к этому союзу, чтобы иметь время уничтожить его сопротивления, если бы они, возникли, в течение восьми дней, просимых принцем. Но встреча с Монсье у короля и видимая решимость его оставаться, не смотря на прибытие кардинала., тот час же подали последнему мысль изменить план и действовать устрашением. Удар был дерзок, но ловкий прелат рассчитывал, что в его руках он будет неизбежными

– Вижу с радостью, сказал кардинал, смело приступая к щекотливому вопросу: – что доброе согласие восстановилось между августейшими братьями, и…

– Ради всех святых! – перебил Людовик ХIII, устремив свой сверкающи взор на кардинала: – мы уже высказали вам все неудовольствие – касаться прямо этого дела…

– Я этого не забыл, ваше величество, но возвратимся к нему в полном убеждении, что оно уже обсуждалось до моего прихода.

– Любезнейший брат мой, продолжал король мрачно и с досадой: – недостаточно защищал свой слух от дурных советов; но если по неосторожности, главнейшей причиной которой его молодость; он на несколько минут и позабыл свои обязанности к нам, то он не может сомневаться в настоящем королевском милосердии… Что же касается его веромных слуг, клянусь Богом они будут наказаны… А Шалэ, прибавил Людовик ХIII, снова сверкая глазами: – змея, которую мы отогрели у себя на груди…

– Государь! у графа также были советники! перебил Ришельё в момент, когда король по обычаю начал заикаться. – Такой нежный голос, продолжал с улыбкой предать: – такой убедительный голос звучал его слуху, что нужна была добродетель святого противиться ему – Я вас понял, кузен! воскликнул Людовик. – Клянусь честью, оскорбления с этой стороны возобновляются слишком часто, и я твердо решился положить им конец.

– Я пришел, государь, сказал Гастон скромным тоном, но с уверенностью: – исповедать перед вами мои заблуждения. Я хочу представить вашему величеству ручательство, что они более не возобновятся, и обещаю через восемь дней исполнить одно намерение…

– Он мой! подумал кардинал.

– Мы вам верим от чистого сердца, любезнейший брат, отвечал с кротостью король. – Но ваши приятели, прибавил он, разгорячаясь…

– Их прощение, ваше величество, условие, в котором государь, не откажет моей мольбе. Маршал Орнано…

При этом имени кардинал сделал невольное движение.

– Маршал Орнано, продолжал принц: – рвение которого к моей службе могло не понравиться в некоторой, степени, никогда не выходил из повиновения к вам, и его долговременный арест весьма суровое наказание… Удостойте приказанием освободить его.

– Какой же залог представите мне, любезный брат, требуя от меня столько?

– Не объясню прежде, пока не доложу вашему величеству, что Вандомы, теперь арестованы…

– Ну, перебил Людовик XIII с нетерпением.

– Государь, продолжал Гастон голосом, вырывавшимся из сердца: – ваше величество могли позабыть, что они наши братья… сыновья Генриха Великого.

– Незаконные, пробормотал Людовик ХIII.

– Разве у крови два источника?

Слова эти произвели взрыв.

– Наконец, кто же мне будет порукой? сказал король, помолчав и с горькой иронией.

– Еще одно слово, ваше величество, и я к вашим услугам. Господа Пюилоран, Рошфор и Колье в отсутствии; позволите ли вы мне быть не только их другом, но и защитником, чтобы умолять о милосердии ваше величество о прекращении преследования их. Что касается графа Шалэ…

Кардинал снова вздрогнул.

– Этот, перебил король: – пользовался слишком большой моей доверенностью, которой изменил недостойным образом. Его вероломство нанесло глубокую рану моему сердцу… необходима кровь, чтобы залечить ее, прибавил Людовик ХIII, лицо которого судорожно передернулось.

– Надеюсь, что Бог переменит ваш гнев на милость, сказал Гастон. – Вы простите даже истинно виновных, когда я попрошу вашего прощения, у подножия алтаря, куда с дозволения моего государя поведу супругу – избранницу моего сердца.

– Действительно, намерение благоразумно, сказал король смягчаясь.

– Очень благоразумно, а в особенности политично! воскликнул Ришельё с жаром. И если я осмелюсь высказать свое мнение,