Проще, чем анатомия - Александр Поволоцкий

Положенные по званию кубики тем же вечером отправились сначала в кружку с разбавленным спиртом, а уже потом — куда им положено. Армейскую традицию Раиса честно соблюла. И письмо брату написала, отправив тем же вечером, перед тем, как на дежурство заступать.

Но с того дня, когда в сводках прозвучало о потере Брянска, время покатилось вперед с чудовищной скоростью, как будто отсчитывали его часы с выскочившим колесом. Стрелки завертелись с устрашающей быстротой.

Газеты больше не обнадеживали, лишь призывали держаться: «Враг с бешеным упорством лезет вперед, и на некоторых участках фронта ему удается своим численным превосходством потеснить наши войска. Серьезность положения очевидна всем советским людям».

А еще через пару дней, когда уже всей кожей чувствовалось, что немцы давят и всерьез собираются прорваться в Крым, свежая сводка в газете заслонила все: «Опасность нависла над Москвой, над нашей родиной. Этой опасности прямо в глаза, как всегда, глядит советский народ».

Вопросов «что будет дальше?» никто не задавал. А работы сделалось столько, что скоро не стало ни стрельб, ни даже “вечерней школы”. Успели провести еще только два занятия, начали готовить операционных сестер, но на большее сил не хватило и оставили работать самых опытных, тех, кто еще до войны хорошо освоил инструментальные перевязки. Раису тоже. Она внезапно поймала себя на мысли, что так в чем-то даже проще: когда твоих сил едва хватает, и после смены остается свалиться и уснуть, их нет на то, чтобы оплакивать потери и страшиться неизвестности. Потому что даже написать брату хоть слово о Брянске у нее не хватило духу. Конечно, сводки сам читал наверняка. Пусть лучше знает, что Раиса в полном порядке и не волнуется за нее. Прав комиссар был на счет писем.

Весь день 18 октября Воронцовку поливало дождями от слабых и моросящих, до жестоких ливней со злым, пронизывающим ветром. Машины на глинистой дороге вело, словно по льду. Васильевская “полуторка” в очередной раз отказалась заводиться иначе как “с толкача”. Одно утешало — в такую погоду точно не будут бомбить. Самолеты появлялись в небе всякий раз, стоило только хоть чуть проглянуть в разрыв облаков солнцу. Враг бомбил станцию Воинки, железнодорожный узел, да так, что в Воронцовке стекла дребезжали. В садах за хатами отрыли укрытия, но в дождь их тут же заливало.

Дневная смена, отработав без передышки 12 часов, едва держалась на ногах, никому и есть не хотелась. Анне Васильевне даже уговаривать пришлось, мол “что же вы, товарищи, командование скажет, мол голодом вас морю”, “Елена Николаевна, голубушка, вас же так ветром унесет!” Каким-то чудом добралась почта. Никому было уже не до газет и не до сводок, кроме Кошкина. Он устало сморгнул опухшими от недосыпа глазами, проглядел бегло первую полосу и вдруг выронил газету на стол… Лицо его исказилось, будто от сильной боли.

— По стратегическим соображениям… — он рванул крючки на вороте гимнастерки, будто ему не хватало воздуха, и вскочил. — Извините, товарищи, — пробормотал он враз севшим голосом и бегом бросился на улицу, под дождь, забыв и плащ-палатку, и фуражку, что так и осталась на столе рядом с газетой.

Испуганная Елена Николаевна взглянула на сводку:

— Товарищи! Одесса оставлена. Пишут “эвакуация войск по решению Верховного Командования…”

В покосившемся маленьком домике у сельсовета пахло дымом и спиртом. Сырые дрова в печке разгорались с трудом, в перечеркнутое накрест бумажными полосами окошко лупил дождь. Кошкин, промокший и несчастный, сидел съежившись под накинутой на плечи шинелью, грел ладони о кружку. Чаю ему налили не просто с сахаром, а еще и со спиртом, как шоковому. Когда беда пробует человека на излом, тут у каждого свой предел прочности, он и сам его до поры не знает.

Газета со сводкой обошла все руки. Перечитывали раз за разом, говорили друг другу, что мол не надо падать духом, врага остановят, но звучало это без прежней уверенности. Скорее для того, чтобы себя и товарища лишний раз ободрить. Сказано — держаться, вот и держимся.

Наконец хмурый и почти злой Астахов, который до сих пор молча пытался расколоть какое-то упрямое полено на щепки, чтобы в печи хоть что-то могло разгореться, с силой загнал в неподатливую древесину нож и обернулся к товарищу:

— Фрицев вышибут к… матери! А газету эту отдай раненым на самокрутки. Тебе сводки вообще лучше не читать. Ей богу, от того, что ты себе душу раздерешь об них, никому легче не будет. Лучше бы ты мне как тогда в Одессе по уху съездил, глядишь полегчало бы!

Кошкин только вздохнул:

— Опять палец выбью. Товарищ Денисенко мне тогда голову оторвет, и прав будет… Нашел что вспоминать. Два олуха мы с тобою были, Игорь. И все те ссоры наши — сущее же детство. Это тогда казалось, что ничего важнее нет.

— Так я и не спорю, оба хороши были. Но это тогда, а ты сейчас-то головой соображай, а то глянул сводку — и уже за сердце схватился. Важно не откуда наши отошли, а куда они идут, — Астахов обвел глазами товарищей и жестко, с нажимом произнес, — А идут к нам! Мы тут ближе всего, а немец прет недуром. Куда же еще войска-то двигать? На Кавказ что ли? Смешно, там немцев близко нет. На Балтику? Еще смешнее. Сюда они двигают, в Крым!

Видимо, эта мысль ему и самому пришла только что. Астахов с жаром, будто он сам видел перемещение армии, принялся доказывать, что никакого другого повода куда-то отводить войска от Одессы просто не может быть. “В Ставке знают, что делают! Мы же не на необитаемом острове тут в самом деле!” Для большей убедительности он принялся подкреплять свою идею какими-то схематичными построениями на столе, при помощи все того же номера “Правды”, лучин, кружки и прочего, что подвернулось под руку, совсем как Чапаев в кино, когда он на картофелинах показывал порядок построения войска.

— А недавно говорил, что нам с тобою нужна не топография, — Кошкин слегка приободрился, но смотрел отрешенно. — Знаешь, все равно когда думаешь о том, враг у тебя дома… Извините, товарищи. Мне надо было в руках себя держать. Иначе… совершенно недопустимо военному человеку… даже если у него беда.

— Беда у нас у всех одна, общая, Андрей Аркадьевич, — когда Гервер появился, никто и не заметил. То ли комиссар только что вошел, то ли давно уже наблюдал, как Астахов пытался наглядно показать все стратегические соображения подручными средствами.

— Да, товарищи, у всех нас