Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

– А от чего же? – спросил Сергей, чтобы проверить утверждение поэта «большое видится на расстоянии».

– Помилуйте, господин Коршунов. Всему миру известно, что вашу юную конфедерацию развалили путчисты из ГКЧП, стремящиеся реанимировать тоталитарную советскую империю, а вовсе не российские суверенисты.

Сергей улыбнулся. Хотел возразить, что это звенья одной цепи, но промолчал. Интересно было дослушать до конца логические умозаключения квебекского патриота.

– Для победы на референдуме 1995 года нам не хватило всего 0,6 процента голосов. Но заметьте, квебекцы голосовали за политический суверенитет при сохранении экономического союза с остальной Канадой, то есть фактически в рамках Канадской конфедерации[116]. Квебек – это старейшая, наиболее канадская и лучшая провинция. Это украшение всей канадской мозаики, делающее нашу страну уникальной и не похожей на другие государства. Наши жители должны иметь право говорить на своем родном языке и жить по законам, которые сами принимают, а не по указке из Оттавы. Поэтому наш патриотизм и носит лингвистическую направленность, но он полностью лишен какого-либо ксенофобского и расового оттенка.

– А если бы итоги референдума оказались в вашу пользу? На карте мира возникло бы новое государство? – Сергей поставил вопрос ребром.

Мсье Гарден задумался, но, поняв, что здесь все свои, ответил честно:

– Вполне возможно, что так бы оно и случилось.

– И проигравшее меньшинство подчинилось выигравшему большинству, у которого перевес в каких-то полпроцента голосов?

– Я думаю, что да. А зачем же тогда проводятся референдумы? Мы же подчинились, когда проиграли.

– И никто не призвал бы граждан к оружию «за единую и неделимую Канаду»? Не развязал бы войну между красными и белыми?

– Помилуйте, Сергей. Мы же цивилизованные люди, живем в XXI веке и умеем приходить к консенсусу через компромисс! Это же аксиома: чем богаче, чем более экономически развитыми становятся страны, провинции и люди, тем быстрее они избавляются от комплекса неполноценности, и у них возникает потребность самим принимать решения относительно дальнейшего устройства своего будущего.

Настал черед Коршунову призадуматься. Он даже забыл про еду.

«А ведь мы по сравнению с ними точно дикари. Если бы сейчас за Уралом возродилась партия областников и осмелилась поставить вопрос о референдуме по поводу суверенитета Сибири? Центральное правительство никогда бы не признало его итогов. Да оно бы никогда не допустило такого референдума, а новоявленные сибирские областники давно бы все сидели по тюрьмам за какие-нибудь экономические преступления. Поэтому и держать нас надо на голодном пайке, чтобы сидели и не рыпались».

Но вслух он произнес:

– А у нас все наоборот. Мы хоть и говорим с жителями Европейской России на одном языке, но вот экономической свободы Сибири не хватает. Все Москва забирает, а потом делит между областями, львиную долю оставляя себе.

– А куда смотрят ваши депутаты? Почему они принимают такие законы и такой бюджет? Если бы наши депутаты не отстаивали права провинции, мы бы их давно отозвали, – вставила реплику бабушка, но ответить Сергею не дала, а на Пьера цыкнула:

– Ну что ты навалился на бедного мальчика со своей политикой. Дай ему спокойно поесть. А ты, Серёженька, кушай, кушай, а то вон как исхудал в своей голодной Сибири…

Больше о политике за столом не говорили. Бабушка узурпировала право на беседу с внуком и завалила его вопросами о детстве, маме, отце, жене, сыне, работе, доходах, досуге… В общем, к концу вечеринки он уже не мог говорить и от усталости, и от обжорства. В его животе началась какая-то химическая реакция. Он то урчал, то бурлил, в итоге Сергею пришлось поинтересоваться у Пьера, где находится туалетная комната. Бедняга едва успел добежать до унитаза.

К столу он вернулся с зеленоватым оттенком лица. От чая и десерта отказался категорически, чем сильно расстроил бабушку.

– Ты скоро поедешь домой? – спросил он шепотом Жаклин.

Та пожала плечами и тихо ответила:

– Я обещала маме помочь убрать со стола. Она хотела произвести на тебя впечатление своими кулинарными способностями и отпустила прислугу домой. Что с тобой? Ты плохо выглядишь.

– Что-то нездоровится. Тогда, может быть, вызовешь для меня такси?

Неожиданно из‑за спины объявилась Анна и сказала:

– Зачем такси? Я на машине и как раз уже собиралась ехать домой. Могу довезти Сергея Николаевича, если это будет по пути.

Жаклин задумалась, а потом с деланной улыбкой приторно ласково произнесла:

– Как это мило с вашей стороны, Анечка. Но Сергею Николаевичу совсем в другую сторону!

– Как, в другую? – удивилась одесситка. – Он ведь живет на Кот-де-Неж[117], в квартире вашего папы? Я поеду как раз мимо его дома.

Жаклин бросила на нее испепеляющий взгляд и стала убирать посуду.

Хорошо, что у Пьера оказались с собой таблетки от диареи, иначе бы Анне пришлось останавливать машину возле каждого бара, чтобы пассажир мог сбегать в мужскую комнату.

– Ты не будешь возражать, если я закурю? – спросила она, сразу перейдя на «ты», едва они отъехали от бабушкиного дома.

Он сразу принял предложенную игру и ответил двусмысленным вопросом:

– Я-то нет. Главное, чтобы ты не возражала.

– Ты про что?

– Я про сигареты. А ты про что подумала?

Она рассмеялась. Он тоже. Удивительно, но боль в животе сразу исчезла.

– Как говорят у нас в Одессе, рыбак рыбака видит издалека. Я сразу поняла, что ты мачо, – призналась она, развеивая всякие сомнения. – Куда поедем: к тебе или ко мне?

– А куда ближе? – спросил он, опасаясь очередного приступа диареи.

– К тебе.

– Ну тогда я приглашаю тебя в гости. Только надо будет купить что-нибудь выпить и закусить. Ты какое вино предпочитаешь?

– Водку.

– О! Это по-нашему! – воскликнул он и посмотрел на нее с уважением, а затем спросил: – А ты давно уже здесь?

– Полгода.

– Ну и как тебе Монреаль? Больше Одессы нравится?

Анна затянулась дымом и, выпустив изо рта аккуратное колечко, ответила:

– Нормально. По крайней мере здесь можно гулять по вечерам, не боясь, что тебя шандарахнут по башке.

– А я и в Томске не боюсь по ночам шарахаться.