Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Мы с Иваном Иннокентьевичем охотно исполняли эту повинность. Вооружившись, он – винчестером, а я – подаренным юнкерами револьвером, взяв на поводок Барри для пущей солидности, мы выходили в караул и бродили до утра по улицам нашего участка. Иногда наш наряд усиливал один отставной генерал-майор. Я недавно случайно встретил его в Марселе. Мы просидели весь вечер в кафе на набережной, попивая молодое вино и вспоминая наши ночные прогулки в Иркутске.

Жаклин застала его уже при параде. Вельветовый пиджак с замшевыми нарукавниками, клетчатая рубашка с мягким воротом и брюки цвета хаки свободного покроя придавали ему вид успешного художника. Тетка критически осмотрела его со всех сторон и осталась довольна. Сама же она была одета еще демократичней: в джинсы и ветровку, из-под которой выглядывала белая футболка с какими надписями. На ногах у нее были кроссовки.

По дороге Сергей рассказал ей об утреннем происшествии в бассейне. Она расхохоталась и на светофоре чуть не проехала на красный свет.

Она обозвала его нудистом и сквозь смех пробормотала:

– Представляю, если бы полиция арестовала тебя за сексуальное домогательство!

– Но девушку смутил вовсе не вид моих гениталий, – в оправдание заявил он. – Мне даже вначале показалось, что я ей понравился. А потом вдруг ее отношение ко мне резко изменилось.

Жаклин замешкалась. Она поймала себя на мысли, что ей неприятно, что какая-то посторонняя женщина видела Сергея голым.

– На каком языке ты с ней заигрывал?

– На английском. Ты же знаешь, что я по-французски ни бум-бум.

– И ты хочешь, чтобы честная квебекская девушка стерпела сексуальные домогательства распущенного янки? – она догадалась о причине конфликта в бассейне.

– Я ее не домогался. Это раз. И я – не американец, а сибиряк. Это два, – искренне возмутился Коршунов.

– Вовремя ты сбежал оттуда, иначе бы точно предстал перед судом, – произнесла Жаклин и посоветовала: – Если ты не хочешь впредь оказаться в подобной ситуации, пожалуйста, забудь о своем английском. Говори лучше по-русски. К иммигрантам квебекцы относятся гораздо лояльнее, чем к своим англоговорящим согражданам.

– Но почему?

Жаклин остановилась рядом с цветочным магазином.

– Ты забыл про цветы. Купи лучше хризантемы. Моя мама их любит больше роз. Они долго не вянут.

С мулатом-продавцом Сергей вообще не стал разговаривать. Лишь показал рукой на хризантемы и выставил вперед семь растопыренных пальцев. Мулат ему радушно улыбнулся, сибиряк ему тоже. Так бы они расстались на мажорной ноте, не спроси продавец по-французски, надо ли оформлять букет. Покупатель сразу занервничал, вытащил из кармана брюк ворох мелких американских и канадских купюр, и когда мулат сам отсчитал деньги, Сергей пробурчал: «Мерси», – и быстро выскочил из магазина.

Его прадед все-таки был мудрым человеком, полжизни изображая из себя немого. В самом деле, молчание – золото, а язык до добра не доводит, подумалось ему, пока он пробирался к машине.

– С неграми тоже надо говорить по-французски? – спросил он Жаклин, положив букет на заднее сиденье.

– О боже! – воскликнула она и закрыла лицо руками. – Ну какой же ты дикий! Прямо настоящий Маугли из джунглей! Умоляю тебя: пока ты здесь, забудь слово «негр». Иначе точно нарвешься на штраф или угодишь в тюрьму. «Нигер» – это ругательство, оскорбляющее достоинство темнокожего населения.

– А как их еще называть, если они негры?

– Да как угодно! Афроамериканцы, черненькие, темнокожие… Только не негры. Большинство из них франкоязычные гаитяне. Они патриоты Квебека не меньше французов.

– А китайцы?

– Те тоже в основном говорят по-французски, потому что приехали сюда из Индокитая.

– А евреи? – ему казалось, что он задал вопрос на засыпку.

– В Монреале евреи-старожилы, как правило, знают оба языка. Но быстро растет община марокканских евреев, которые говорят только по-французски. И вообще, к твоему сведению, французский провозглашен единственным официальным языком провинции Квебек, его здесь знают почти все, английский, хоть и считается государственным языком Канады, у нас не котируется.

Жаклин притормозила машину рядом с автобусной остановкой.

– Посмотри на это, – показала она на красочные плакаты на боковинах остановочного комплекса.

На одном симпатичный негритенок протягивал белокурой девчушке ромашку.

– «Волосы курчавые, а сердце квебекское», – перевела Жаклин и проехала чуть вперед, чтобы он смог разглядеть плакат с другой стороны.

На нем красивая арабская девушка, обнажая белоснежные зубы, улыбалась прохожим и автомобилистам.

– «Глаза как миндаль, а смотрят на мир по-квебекски», – перевела тетка очередной слоган. – Понял? По-квебекски, а не по-канадски!

Сергей уже раскрыл рот, чтобы спросить очередное «Почему?», но автомобиль уже въезжал в ухоженный пригород, где в зелени и цветах утопали роскошные одно– и двухэтажные дома.

– Мы уже почти приехали. А на твой вопрос лучше ответит Пьер.

– А кто такой Пьер?

– Друг маминой подруги и большой патриот Квебека.

Дом стоял в глубине сада. Сразу за тротуаром начиналась обширная лужайка с высокими тенистыми деревьями и клумбами. Пели какие-то птицы. А из раскрытых настежь стеклянных дверей лилась спокойная, ласкающая слух музыка.

Жаклин оставила машину на площадке перед гаражом и по мозаичной тропинке повела гостя в дом.

– Мамочка! Ау! Мы приехали! – прокричала она, заходя в гостиную, где уже был накрыт к обеду стол, но людей не было.

Внезапно из глубины дома выпорхнуло белое привидение в легком брючном костюме. Крашеные волосы были завиты в мелкие кудряшки и делали их обладательницу похожей на неостриженного барашка. Она была маленького роста, плотного телосложения, но передвигалась очень быстро, как заводная машинка. Толстый слой тонального крема на лице и большие очки в роговой оправе не позволяли определить возраст этой женщины. Ей можно было дать и сорок, и пятьдесят, и шестьдесят лет. Но Сергей знал, что матери Жаклин скоро исполнится уже семьдесят.

– Ах вот он какой, Серёженька Коршунов! – проворковала она, бесцеремонно разглядывая гостя. – Какой импозантный мужчина! Вылитый Пётр Коршунов!

Наконец хозяйка закончила осмотр, бесцеремонно наклонила его голову и запечатлела на щеке поцелуй из ярко-красной помады.

– Ну, здравствуй, внучек. Я – твоя двоюродная бабушка. Можешь называть меня просто: баба Лена.

Сергей смутился. У него никогда не было бабушки. Мамина мама умерла задолго до его рождения, а про отца он вообще ничего не знал, кроме того, что его звали Николаем, учился он в политехническом институте и был родом из Красноярска, куда сразу же сбежал, узнав, что какая-то уборщица из заочниц должна будет скоро родить от него. Была ли у него в Красноярске бабушка или не была, он не ведал. И появление в зрелом возрасте настоящей бабушки, пусть не родной, пусть из далекой страны, его не на шутку взволновало, на глазах даже заблестели слезы.