Москва – Севастополь – Москва. Часть 3. Делай, что должно - Маргарита Нерода

чего дожидаетесь⁈ Девчоночек, сестричек пожалейте! Сомнут же всех… Тут не зацепишься!» Сержант, со скрещенными ИПТАПовскими пушками на рукаве, закопченный, усталый, но все еще на боевом подъеме, ободрял товарища, что мол, земляк, причитаешь, ну видали мы ныне эти танки. Пожгли под десяток, горят будь здоров! Глядишь сдюжим. Артиллерия-то наша, вот она. Нам бы в сорок первом столько пушек! Да вот как бы вторая батарея нашу первую без меня по счету не обошла!

Эвакуация шла как положено, на себя. Приданные дивизии ППГ справлялись. И может, это, а может, рассказы о подбитых немецких танках, само понимание, что они «горят будь здоров», не допускало чтобы тревога выросла до настоящей паники, которая опаснее любых танков.

Эпштейн, похоже, «распечатал» резерв — прислал за тяжелыми много перевидавшую с сорок первого машину с латаным-перелатаным, но теплым кузовом. Шофер вручил Денисенко записку. На листке полевого блокнота четким аккуратным почерком было написано: «Ввиду обстановки для ускорения эвакуации раненых прошу по возможности дать 3–4 ваших подводы. Лошадей и повозочных обязуюсь накормить. Эпштейн».

— Волнуется Наум Абрамыч, — покачал головой Денисенко. — Быть не может, чтобы так скоро спекся, — но распорядился выделить три поводы. Больше не вышло бы.

К рассвету раненых стало столько, что пришлось расширяться. Заняли бывший колхозный амбар и несколько хат. Канонада стала как будто слышнее. Немцы ломили, это хорошо было слышно, но и свои, родные пушки, не замолкали и их голос вселял надежду. Той заполошной стрельбы последних секунд жизни батареи не было. Значит, держим оборону. И хорошо держим.

Всякую свободную минуту Денисенко выходил на крыльцо хаты-оперблока и тревожно вслушивался. Да, похоже, что громче. Но приказа на отход не поступило, хотя и рекомендовали «быть в готовности».

— Бic его знае, — говорил Степан Григорьевич, чутко ловя каждый новый звук в общем голосе фронта. — Кажуть, в обороне мы. Немец с наскоку взять хотел, а не вышло.

По сугробам, неуклюже загребая валенками и при каждом шаге припадая на левую ногу, к крыльцу почти бегом спешил тот самый старшина из транспортного взвода, у которого так неладно вышло с обучением женского состава стрельбе.

Вид у него был неуставной и встрепанный, будто за ним уже кто-то гнался. «Уши» у шапки развязаны и бестолково болтаются, стеганка распахнута. Он то и дело дергал головой, оглядываясь в сторону разъезженной дороги, тянущейся за хатами на север, в тыл. Но видимо, еще на подходе заметив выражение лица командира, резко переменил шаг, застегнулся и к крыльцу подошел мало что не строевым, даже хромал не так сильно. Поднял ладонь в негнущейся серой трехпалой рукавице к болтающимся «ушам».

— Товарищ к-командир, докладываю, эвакоотделение работает, — он запнулся, — без перебою. Н-настроение у людей бодрое.

Вид старшины плохо соотносился с таким докладом. Он тяжко переводил дух и левая бровь его помимо воли подергивалась. Видел он, похоже, и танки, и прорывы, да и окружение наверняка.

— Сколько хат протопили? — перебил старшину Денисенко.

— Кажется… пять.

— Зараз проверить!

— Есть проверить!

— И вот еще. Если кто заговорит об отходе без приказа — расстреливать на месте как паникера.

Старшина стиснул зубы до слышного скрипа, вздохнул и ответил решительно.

— Есть стрелять на месте. Разрешите идти?

— Идите. И шапку завяжите, нечего ушами хлопать. Отморозите еще.

Исполнять приказ старшине не пришлось. Ударившихся в панику не было. Понадобилось разве что прикрикнуть на пару-тройку самых впечатлительных подчиненных, да найти им дело, чтобы не было времени думать о танках и том, что обычно за такими новостями приходит.

А со следующего же дня и немцы внезапно притихли. Канонада стала реже, хотя и не умолкла совсем. Раненых поступало немного. Прибывающие говорили, что немец крепко получил по зубам и теперь уже не прет напролом, а пытается прощупать оборону. Но на рожон лезть не хочет.

«Он только жало высунет, а мы ему — раз! Он — ходу. Не хочет борт подставлять. Вчера-то хорошо им насыпали!»

Несколько дней фронт оставался в том нестойком равновесии, которое может в сместиться в любую сторону. Но в прошлые годы у немцев всякий раз выходило хоть на взвод, а больше, чем могла выдержать наша оборона. А теперь, и это даже тылам скоро сделалось ясно, враг увяз. Там, где в начале войны немецкие танки прошли бы оборону насквозь как нож сквозь масло, теперь куда большими силами велась очень осторожная разведка. Не было в немцах ни прежней силы, ни былого куражу, чтобы дожимать, гнать, бить и брать в плен всех, кто остался жив. Им тоже мешала погода, но не снег, не туман заставили наступающего врага остановиться.

Прибывающие раненые рассказывали: «У нас нынче под каждым кустом пушка. Огнем держим, не кровью». Уже по одному тому, что везли немало тяжелых, очень прилично обработанных на полковых медпунктах, было ясно, что держим.

Но не отпускала тревога, тихая как привычная боль. «Неужели все снова? Так, отставить. Сию же минуту отставить!» Огнев вдруг понял, откуда она. Здешняя местность мучительно напоминала Крым. Та же равнина, гладкая, с редкими кустиками, те же неглубокие озерца с соленой водой, тот же пронизывающий ветер, недавно свистевший в растяжках палаток как в корабельных снастях. Да и поселок, что они сейчас заняли, величиной примерно с Воронцовку.

Но и там, и здесь не было иного пути, кроме как делать дело и ждать приказа, если нужно, двигаться. Вперед или назад, решать не нам. Главное, чтобы приказ, какой бы он ни был, не запоздал.

Как же оно все-таки похоже. Поселок, редкие хаты и… «Танки!» Там, в Крыму, их было мало. Тут — раз в десять больше. Эта сила, ударь она на Перекоп в сорок первом, до Херсонеса бы не остановилась. А тут держим. Удержим ли?

С такой же затаенной тревогой когда-то в молодости, глядя на дело рук своих, он ждал, даст или не даст операция осложнения. И подспудно ждал именно их, не гангрены так воспаления. Твердость руки и уверенность в своих знаниях и силах пришли не сразу.

«Получила ли наша армия ту твердость руки? По артиллеристам смотреть, да. И это то, чем наше положение сейчас отличается от Перекопа осени сорок первого. Танк врага из неуязвимого бронированного чудовища сделался опасной, но ценной добычей. С ним можно тягаться. Его можно победить. Как давеча говорил тот сержант из ИПТАПа? „Горел знатно. До ночи дымил, что твой самовар!“ Вот оно. Вот та сила, которая может, должна переломить».