После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV - первой четверти XVI вв. - Александр Лаврентьев

Таким образом, среди восьмидесяти «крепостей и земель» «Списка» 1432 г. не все, как видим, территориально принадлежат собственно Великому княжеству Литовскому. В документ, отосланный в канцелярию Ордена, были включены и территории, на которые исторически претендовала Литва («другая Ржева», возможно «Гелеч»), равно как и земли литовско-новгородского и литовско-псковского пограничья, имевшие определенные финансовые обязательства перед Литвой, гарантом выполнения которых выступали собственники этих земель, Новгород и Псков. Еще С. М. Соловьев обратил внимание на традицию смесного владения волостями на Руси, когда, территориально принадлежа одному государственному образованию, дань с административной единицы взимается в пользу двух соседей^[853].

Вообще, как кажется, документ имел скорее этикетное значение. На самом деле, из восьми станов Ржевской земли, с которых собиралась «черная куна»^[854], в него попал всего один, из около полутора десятков Великолуцких – два или три^[855]. Вспомним, возвращаясь к «Туле», что из шести «мест», фигурировавших в литовско-рязанском договоре 1427 г., в «Список» почему-то попала только четыре.

Несомненно, того же этикетного происхождения и определения, данные составителями «Списка» тем или иным «городам» или «землям», как в вышеприведенном примере с «Гелечем» независимо от того, где он реально локализуется. «Тула» названа в документе «крепостью». Определение «castrum», кроме Тулы, сопровождает названия всего двух городов, Киева и Мезецка («Mesczesk»), при этом «крепостями» не названы ни Смоленск, ни Полоцк и Витебск, ни Путивль, ни многие другие города, наличие в которых серьезных оборонительных сооружений не вызывает сомнения.

Возвращаясь к вопросу о «литовской Туле» и ее «изъятье» договора 1427 г., заметим, что речь, скорее всего, речь шла не о прямом включении региона в состав Великого княжества Литовского, а о каких-то формах управления ими Витовтом, возможно, взиманием «выхода». Здесь стоит обратить внимание на, во-первых, пограничное положение «Тулы» относительно Литвы и, во-вторых, историческую традицию государственной принадлежности региона.

Рязанское княжение обособилось от Черниговского в середине XII в., и граница между княжествами прошла, как полагают, между древнерусским городом Дедославлем (современное с. Дедилово Киреевского района), оставшимся черниговским, и рязанским Пронском в среднем течении Прони^[856]. Если последнее справедливо, то «Тула» должна была остаться в составе Черниговского княжения.

С распадом после монгольского нашествия Черниговского княжества на самостоятельные уделы началась долгая борьба Литвы и Москвы за включение их в орбиту своего влияния. К 1362 г. Чернигово-Северские земли вошли в состав Великого княжества Литовского, крайние границы которого на востоке достигли верхнего течения притока Дона, р. Быстрой Сосны^[857].

Возможно, до «ведения» «места Тулы» баскаками, предположительно имевшего место во второй половине 50-х гг. XIV в. и упомянутого в московско-рязанского договоре 1381 г., территория продолжала оставаться черниговской. При Витовте, в 20-х гг. XV в. исторические претензии Литвы на бывшие черниговские земли могли как-то реализоваться в литовско-рязанских отношениях, как были реализованы претензии на «чернокунные», некогда смоленские, волости Новгорода. Как помним, и числившиеся среди рязанских владений по договору 1427 г. земли Волконского удела также принадлежали одной из ветвей потомков черниговских Рюриковичей.

С этой точки зрения «Тула» была таким же историческим пограничьем с Литвой, как описанные в «Списке крепостей и земель» 1432 г. новгородские Ржева и Великие Луки, псковский Воронач, верхневолжская Ржева. Сложнее всего сказать, где была в первой трети XV в. эта граница, в нашем случае граница не только Рязани, но и владений Рюриковичей с литовскими Гедиминовичами.

Короткое «розмирье» великого князя московского Василия Дмитриевича с тестем, Витовтом, ознаменовалось в 1406 г. вооруженным противостоянием на левом притоке Упы, р. Плаве: «князь великы Василеи Дмитриевич… посла воевати земли Литовьские… поиде на Витовта и пришед ста на Плаве… а Витовт со своею силою…ста на Пашьковои гати, и стоявшее немного, раззидошася вземше перемирье до того же году»^[858]. Судя по всему, «перемирье» состоялось еще и потому, что ни одна из сторон конфликта не пересекла некий рубеж, понимаемый как пограничье. Так или иначе, он должен был проходить немного западнее р. Упы, в среднем течении которой располагалась «Тула», и Плава, очевидно как-то соотносилась в это время с литовско-рязанским пограничьем^[859].

Не менее сложно определить и литовское понимание «рубежа». С литовской стороны за ситуацией в пограничном регионе следил великокняжеский наместник, с начала XV в. сидевший в пограничных крепостях, Любутске и Мценске^[860].Опираясь на его сообщения о «великих шкодах», творимых рязанцами в пограничных литовских землях «украинникам нашим», король Казимир IV отправил в 1456 г. к великому князю Ивану Федоровичу в Рязань с посольством В. Хрептовича список претензий к рязанской стороне^[861].

Документ не содержит никакой географической конкретики относительно пограничья, нарушаемого рязанцами, но констатирует важный его элемент, наличие «старины» в понимании рубежей между Литовой и Рязанью, «бо мы в твою отчину, и земли, и въ воды не велим вступатися, где кому изъдавна вступа не было». Следовательно, рубеж проходил восточнее литовских на тот момент Любутска и Мценска. В поземельных документах сопредельных с литовскими рязанских земель, данных от имени князя Федора Васильевича не позднее 1503 г. (в этом году он скончался), фигурирует некий «любутский рубеж»^[862], возможно, старое литовско-рязанское пограничье.