Сокровище альбигойцев - Морис Магр

У приходских священников есть специальные книги, куда они заносят браки, рождения и смерти. К несчастью, гугеноты сожгли немало таких книг, чем нанесли ущерб и генеалогическим изысканиям, и знаниям о прошлом.

Кюре из Тараскона, что в провинции Арьеж, был мудрый старик: он сбежал, когда стали грабить его церковь, но прекрасно помнил все записи в приходских книгах, ибо из любопытства часто наводил справки.

— Много воды утекло за века, — сказал он мне, — и много людей появилось на свет. Я не могу поклясться, что видел на страницах книг имя Амьеля Экара. Но в Тарасконе всегда жили Экары. Впрочем, скоро, пожалуй, их совсем не останется, ибо единственный человек, носящий это имя, очень стар и у него нет детей. Это одинокий и упрямый старик, и вам вряд ли удастся из него что-либо вытянуть. Он не ходит в церковь, но не исповедует и реформированную веру.

Остановившись в гостинице, мы отправились гулять и дошли до жилища Гильома Экара, обитавшего в низеньком домике на окраине города, почти на самом берегу Арьежа.

Кюре был прав. Гильом Экар отмалчивался, а в какую-то минуту мне даже показалось, что он сейчас выставит нас за дверь. Но для этого он был слишком ленив. Я приходил еще много раз. Наконец я рискнул поведать ему об истинной цели своих визитов: не знает ли он, не было ли в его семье некоего духовного сокровища, передаваемого из поколения в поколение, и не положил ли начало этой цепочке его предок Амьель Экар, живший тремя веками раньше?

После этого вопроса поведение моего собеседника резко изменилось. Он прекратил притворяться глухим, и я быстро понял, что слух у него необычайно острый. Теперь он засыпал меня вопросами. Почему я пришел? Чего хотел? Что мне известно?

В тот день Торнебю со мной не было. Я шел по дороге и на берегу Арьежа увидел Гильома Экара; запрокинув голову, он сосредоточенно смотрел в небо. Раздвинув кусты, ограждавшие садик перед его домом, я направился к нему. Он встрепенулся. По его суетливым движениям я понял, что он старше, чем выглядит. Черты лица иногда позволяют старости спрятаться: так гений мастера прячется под слоем нанесенных им красок и проявляется только тогда, когда усилия души приводят в движение составляющие его элементы.

Гильом Экар оказался еще старше, чем я изначально думал, а когда он начал вспоминать о своей юности, я только укрепился в своем мнении. Рассказ его был безрадостным. Он проклинал свою молодость и те ошибки, которые она заставила его совершить. Всю жизнь его терзало раскаяние из-за проступка, совершенного в те годы. И этот проступок имел отношение к вопросам, с которыми я к нему явился; эти вопросы вновь пробуждали в нем угрызения совести.

Да, тайна была, и в семье Экар ее передавали от отца к сыну. Его отец, Мартен Экар, не раз намеревался поведать ее сыну, но никак не мог решиться и постоянно откладывал на потом. Он считал сына слишком юным, слишком легкомысленным.

— А я таким и был, — печально произнес Гильом Экар. — Ценил свою молодость необычайно высоко и внимал отцу без должного почтения; что бы тот ни говорил, я не придавал его речам никакого значения. Затем в жизнь мою вошло зло в облике женщины. Она была испанкой. Стоило ей запеть, как я забывал обо всем. Настало время, и отец почувствовал, что скоро умрет. Я был рядом с ним. Но именно в тот вечер я пообещал испанке поехать вместе с ней через горные перевалы в Андорру: она хотела добраться туда верхом на муле. Велев передать, чтобы она меня не ждала, я остался с отцом. Но она все же вышла на дорогу и принялась насвистывать песенку, служившую нам условным знаком. Отец взял меня за руку. «Я должен кое-что тебе рассказать», — прошептал он. Голос его был подобен дуновению легкого ветерка. Чтобы расслышать его, следовало приложить усилия. Но я слушал свист и прикидывал, как далеко находится та, что пленительным свистом призывает меня. Отец говорил долго. Я кивал, делая вид, что все понимаю, но не слышал ничего, кроме той песенки.