Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

в спешке. Поднял пеньюар, обнюхал, как неистомчивый выжлец. Пахнет её телом и духами, подаренными с неделю как. Что за девка! Мучительница и стервь, гадина, не вымещенная из сердца, из мыслей, из памяти тела. Мышцы, согревшись, ответили воспоминаниям о вчерашнем, в паху заломило. Он накрыл дюрханом оттоманку и прошёл на запах кофе в кухню. Дины не было и здесь. Впрочем, кухня не удел красивых, породистых женщин. Пусть они стоят неглиже в витрине магазинов, не «красных лавок», а, к примеру, «Мюр и Мерилиз», пусть выставляются, пусть их можно будет оценить, выкупить, приобрести как ту медную танцовщицу на подчаснике часов, из-за каких они с Диной впервые поссорились. Об отце горюет, от стычки с мужланом едва отошла, а о шмотье не забывает. Придётся купить гадине новую шубку. Не было у него прежде женщины с таким строением таза и просветом между ног. Да и вообще у него первая женщина. Раньше всё больше баб имел, бабищ. С щелями.

На кухне стряпала Турмалайка. Обернулась, мигнула хозяину квартиры прищуренным, слезящимся глазом и продолжила крошить лук-репку, держа тесак пальцами двух рук и брызгая соком на засаленный фартук. Муханов подошёл ближе. Турмалайка от резкого пинка по ногам свалилась лицом в доску с луковой кашицей, едва успев правой рукой отвести в сторону нож. Несколько резких поршневых движений и рука мужчины на её ладони, охватившей рукоятку тесака, не дали обернуться. А потом кисть женской руки ослабла и отпустила нож. Весь день запах лука преследовал кухарку, слезоточивый след изрыхлил лицо-блин. Злая «репка» попалась.

Вечером того дня Турмалайка уходила из «Дома беседующих змей» с двумя увесистыми свёртками продуктов. Сам хозяин вложил презент в её огрубевшие от стряпни и стирки руки. Да, злая «репка» попалась.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. 1921-й год

1

Топор. Топливо. Тепло.

«Макарий» встал. Зима дошла почти до половины. И еле уцелели в январе. И уцелели ели в январе. Небес опал снег высыпал из котловины, щедрясь для речки и церкви на горе. Мороз насел на город, выстужая. Незаметно, ничего не изменив, прошел первый лень нового года. Подходило Рождество, обещая явление Спасителя. Отметили негромко, без размаха, но трепетно встретив приход Скудельника в мир и отделяя Времена Неведения от Времён Знания.

«С нами Бог! Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог. Услышите до последних земель. Яко с нами Бог. Могущии, покаряйтеся. Яко с нами Бог».

Городскою властью день объявлен рабочим. Пережиткам не место в строительстве нового миропорядка. Дано предупреждение: отмечание отменённых праздников считать за прогул, вычитать из жалования и принуждать к снеговым повинностям. Возбранено закрывать лавки и магазины. Ослушавшимся грозились штрафами и всяческими прещениями. В городе не работали портняжные, часовые и обувные мастерские, частные аптеки, фотостудии, цирюльни и кустарные артели. Даже небольшие мануфактуры и фабрички положительно не действовали. Но народец, покумекав, у себя в домовом храме, в молельне домашней делал всё нужное и шёл в церкву на вертеп глазеть, Господа славить в 1921 раз от Его Рождества, а от рождения Адамова и того больше, как считать. В вертепе Мать недоумевала – как буду носить Тебя, носящего всё Своим словом? И в храмах староверских повсюду из уст в уста шло рождественно слово: «Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человеках благоволение».

В приюте затеяли детский праздник.

Рабочие с насосной станции срубили в Лосином острове высоченную ёлку, возвели в приютской столовой. Липа помогала сочинять игрушки и подарки. Лавр с чердака принёс большую шляпную коробку, задумался над ней, замер. Оставил на выбор: сколько и чего девушки сами возьмут. Взяли несколько стеклянных украшений, картонные гирлянды с Бимом и Бомом, противовесы для свечей. Свечи передал протодиакон, Лексей Лексеич.

На пыльном чердаке нашёлся дубовый рубель с «украсами», дырявый самовар-яйцо, на выброс, рассохшееся корыто, точно, как у старика со сварливой старухой, и сундучок двоежирный с оторванными петлями крышки, с отломанной ручкой. Сундучок – резной терем – в дело не годился, но уж больно тонкой работы был, и жаль стало мастера, что корпел над ним когда-то, и жаль родителей, дедов, что не починили, видать, не «дошли руки». Лавр забрал сундучок вниз, к себе в кабинет на починку. Помнил те вещицы старинные с малого возраста, на чердак убиралось отслужившее, идущее на выброс, про которое всякий раз через долгое время очередного обнаружения говорилось одно и то же: да выбросить завсегда успеем.

Вита рассказала про сомнения Несмеянова, переживавшего, не запрещены ли уже и ёлки. А Лаврик утешал: «Нельзя? А мы так сделаем… как будто можно». Ни с кем не советуясь, снёс редкую книжку из лантратовской библиотеки в скупку и всё вырученное без остатка отдал на подарки приютской малышне к празднику: примите без отговоров.

В музейном бюро тем днём праздничным, как назло, придумали широкое собрание для всех штатных и внештатных по совершенно абсурдной причине, кажется, о национализации мысли гениев Толстого и Пушкина, заставившее отложить прямые обязанности и первоочередные дела. Лавр и Павел, скучая на собрании, развлекались, придумывали способы исчезнуть незаметно. Помог пожар: от чьей-то цигарки загорелись газетные подшивки. И собравшиеся с большим энтузиазмом бросились на тушение огня. Мысль гениев тот раз национализировать не удалось. В приюте не заводили подобных строгостей, даже наоборот, готовились к Рождеству. Но дети, задаренные бумажными журавлями, яблочками из папье-маше, орехами в золотых обёртках, в праздничном возбуждении, как цыплята-перводневки кружились вокруг взрослых и долго не отпускали. Лишь посидев у каждого на кровати и уговорившись с дежурной нянечкой проверять всю ночь печи, Вита ушла.

Полную службу в храме Илии Пророка отстояла Липа. Лавр сильно припозднился, Вита и к концу не поспела. Но без службы праздник не тот, бессмыслен праздник без службы. Пелось легко и живая молитва осветила весь день. «И нарицается имя Его: Велика Совета Ангел. Яко с нами Бог. Чуден Советник. Яко с нами Бог. Бог Крепок, Властитель, Начальник мира. Яко с нами Бог. Отец будущаго века. Яко с нами Бог».

Дома ёлки не ставили.

Вечером собрались втроём, впотьмах, электричество с обеда пропало; жгли церковные свечи, подешевле. Плита и печка едва согрели сегодня свои бока, дрова кончились. В чугунке растопили снегу: умыться и чаю попить. Лавр давно выбивал в музее ордер на три саженки, но безуспешно. Один раз выписали, понёсся в Марьину Рощу, счастливый, оказалось, адрес приводит к Миусскому кладбищу. Там дают пилу и топор, говорят: руби хошь, деревья, хошь, коренья, хошь, кресты. Развернулся восвояси,