Савва Морозов. Смерть во спасение - Аркадий Савеличев

Но не слишком ли рано хохотать начали?

— Зинаида Григорьевна, благодарю, что поняли столь фривольный анекдот! Признаться, и на балу у великого князя.

— Гадкий вы, барон! До сих пор меня с великой княгиней не познакомили.

— Как? Не может быть! Застрелюсь от смущения, ей-богу, застрелюсь!

— Кто же мне будет скрашивать вечерние грустные часы?

— А вот нижегородец этот, как его?.. Пешкин, что ли?

— Не смешите, барон. Не от его ли онуч сюда вонь заносит.

Краем уха, но и муженек великосветскую беседу уловил. И подумал: «Зинуля! Собираясь в театр, надо меньше за обедом расстегаев кушать».

Кажется, вслух проговорился.

— Расстегаи? Я побывала на кухне и заказала на вечер. Не опаздывай, Саввушка. — И тут же в другую сторону: — Барон? Да кончатся ли когда‑нибудь эти пачули?

— Помилуйте, Зинаида Григорьевна! Нас тут никто силой не держит.

— Удержи‑ка генерала!

— Вот именно. Не пойти ли пока в буфет, а там видно будет.

До первого антракта досидеть они так и не смогли.

Ну и прекрасно! Как только закрылся занавес, Савва Тимофеевич прошел за кулисы, и дальше, в коридор. Там и подцепил взъерошенного нижегородца — только тень от мужика и осталась. Савва Тимофеевич взял его под локоток и провел в кабинет. Там уже Костенька утирал потный лоб и, не выходя из роли, театрально сетовал:

— О человеки! Вам можно, а нам нельзя?

— Вам — играть, а нам, играючи, утробу тешить. Боюсь, не свалился бы Алексей Максимович от усталости.

— От устатку, Саввушка, от устатку твоего непомерного. Не упадет, как вызывать будут?

— Я его поддержу, родимого. Дай, Алешка, поцелую!

Третий звонок прозвенел. Станиславский увел своих босяков от греха подальше. Им играть да играть еще.

— Хорошо бездельникам. — вздохнул он, замыкая шествие.

А им можно и пропустить, что там Станиславский да Качалов проповедуют. Пропустить еще по маленькой. Еще да еще.

— Не мог ты покороче действо‑то завершить.

— Это у Антона Павловича коротко получается, а я человек маленький, потому и пишу длинно.

— Под свой рост?

— Да уж, видно, так.

— Ладно, давай на посошок, да надо идти в ложу. Рожу мою должны все видеть, тогда и будут громче кричать: «Автора! Автора!»

— Или мою рожу бить будут.

— Да я тогда перестреляю всех! — вытащил Савва Тимофеевич из кармана своего вороненого товарища.

Не ворон-конь, а тоже быстр в своем железном галопе. Он приласкал его железную гриву и заторопился:

— Пойду.

С уходом Зинули и барона в ложе было тихо и спокойно. Никто не мешал ему сидеть и с умным лицом. ничего умного такого не думать. Разве что о сестре кашляющего сейчас в Ялте доктора Чехова. Устраивая свою небольшую дачку в Ливадии, он заглянул к Антоше и ужаснулся его одиночеству. Вроде бы теперь семейный, женатый человек, но где его жена, где семья, где дом, наконец? То Мелихово, то Ялта, то Садовая-Кудринская, то какой‑нибудь угол у какого‑то приятеля. «Как и я, как и я. несчастные мы человеки!»

Он не замечал, что начинает думать словами Антоши Чехова, с которым знаком со студенческих времен, но они так и не стали настоящими приятелями.

Иное дело Алешка: хоть и назвался Горьким, а все же сладок в обращении. Уж не было сомнения, что сладко закончится и нынешний вечер. Вот сбросят все эти «ночлежники» свои отрепья — и снова станут Станиславскими, Качаловыми, Вишневскими, Оленьками, Машеньками. Он уже предвкушал неизбежное веселое застолье, как в директорскую ложу влетел кучер Матюшка:

— Савва Тимофеевич! В Орехове полиция копытами бьет!

Кучер, ой и выражался как должно. Но всегда верно.

— Рысака на Спиридоньевку. И мигом на вокзал. Поедешь со мной.

Едва успел обнять огорченного всем этим Алешку и хлопнуть с ним на посошок. Вышел из театрального подъезда — и театр из души вон. Опять Никольское. Фабрики. Цеха. Сорок тысяч работного люда. И конечно же уйма шпиков, стукачей, полицейских, которые не хуже морозовских рысаков бьют копытами, выслуживаясь перед владимирским обер- полицеймейстером Барановым. У того истинно баранья башка! А у ореховского штаб- ротмистра Устинова и того хуже — дубье стоеросовое. Шавка паршивая! Укусить не может, так исподтишка тявкает.

Нет, какие театры! Какие Маши-Даши!

Едва успел на поезд.