На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко

– Почему раньше молчала? – упрекнула Лидия, волоча люльку к воротам. – На ребеночке все отражается. Его беречь надо! Я вот не сумела…

В четыре руки погрузили кроватку. Что-то упало к ногам. Варюха, приглядевшись молодыми глазами, наклонилась и достала из снега… губную гармошку!

– Откуда она? Федина?

– Спрятал, чтобы не ругала, – объяснила Лидия, взяв у подруги обжигающе холодную игрушку. И, не выдав неожиданного волнения от догадаки, что ее оставил беглый немец, вернулась к разговору. – Жди в гости! Скоро с девчатами проведаем…

Федюнька перед зажженной керосинкой решал задачу, задумчиво сведя брови и покусывая деревянную ручку. Вдруг глаза его озарила радость! Он быстро макнул перо в чернильницу, сделал какое-то вычисление на полях районной газетки. Открыл донельзя потрепанный учебник на последних страницах, ища правильный ответ. И не сдержал крика:

– Реши-ил, маманюшка!

– Тебе за это – премия, – улыбнулась Лидия и положила на стол губную гармошку, припорошенную искорками снега. От изумления Федюнька округлил свои черносливины, схватил ее и тщательно обтер об живот. На сукне рубашки осталась влажная полоска, а чудо-инструмент зеркально заблестел никелем. У пострела уже была, да сломалась «губнушка», раздобытая еще дедушкой Степаном. И теперь, попробовав несколько раз, он воспроизвел вполне узнаваемо мелодию «Катюши».

– Молодец, – похвалила мать. – Только так… Сперва уроки, а потом гармошка.

– А откуда она? Ой, голосистая. Только дырки здоровые, а губы маленькие. Надо примениться[34]. Вот такое дело… А можно я в клуб ее возьму?

– Нет! Из дома не выноси. Никому не показывай!

В клубе, несмотря на холодину, народу собралось изрядно. Потрескивающая дровами грубка[35] абы-абы согрела. Но густо надышали. Стеснились на широких, без спинок, лавках. Пахнет овчиной, свежеподжаренными тыквенными семечками, душком нафталина. Заждавшись, бабы вяжут разговоры, казаки встревают с шуточками. А пацаны – в кинобудке. Стоят, ждут команды дяди Миши Ляцкого, чтоб немедленно ее исполнить. Невысокий, важный парень угрюм. Движок запустить на морозе не смог, и приходится обойтись немым фильмом. То и дело грея руки дыханием, он тщательно вкладывает ленту в аппарат, протягивает ее по роликам и закрепляет. Свеча на подоконничке уже коптит. В зале пошумливают. Наконец, киномеханик приказывает крутить ручку динамо-машины, укрепленной на столе. Яркий луч спроецировался на торцевую беленую стену. В зале спешно задули под потолком «летучую мышь». Только на потолке остался красный отблеск печи. И тут же дядя Михаил начинает работать своей лентопротяжной ручкой. На экране замелькали какие-то крючочки, затем пошли затемненные кадры, вот и первые слова, фамилии артистов, и, наконец – кукольно шатучая походка комедианта…

Тем временем Лидия, Таисия и Степанида Сляднева, выйдя из зала, решительно шагали по безлюдной улице к дому бухгалтера. Поскрипывал под валенками снег. Небо, в густом засеве звезд, казалось таким низким, что рукой достанешь! А над куренями вились дымки. Заслышав шаги, забрехал бухгалтерский кобель. Как и договорились, Лидия и тетка Степанида прошли на два подворья дальше, стали за дерево. А Таисия криком позвала хозяйку, пожаловала в хату. Минут через пять Варюха стукнула калиткой и пожгла по улице к дому матери. Таисия, приотстав, окликнула подруг. И, зная, что пес закрыт в конуре, повела их во двор. Смело взялась за щеколду комнатной двери. Вошли втроем. Сергей Иванович, с отвисшими жирными прядями на висках, оголившими лысину, без очков, в толстой рубахе и ватной поддевке поверх нее, сидел на кровати и играл на мандолине. Фитиль был экономно прикручен, и в слабоосвещенной комнате он не сразу обратил внимание на женщин. Прервав игру, недовольно насупился, отторбучив нижнюю губу.

– Жены дома нет! У ней мать заболела. И вообще, уже поздно…

– А мы не к ней. Мы к тобе, Иваныч, – громко и четко произнесла тетка Степанида, первой подходя к кровати. – Ты помнишь, как на колхозной свадьбе клялся Варю любить и кохать? Аль не помнишь?

– А что такое? Кто вы есть, чтобы мне задавать вопросы?

– Бабы! Мы детей порожали. А зараз Варька твоего ребенка вынашивает. И ты, паразит, ее, брюхатую, бить удумал?! – голос казачки зазвенел столь высоко, что на мандолине отозвались струны.

– Наговоры! Кто вам сказал? Варвара? Она? – суетливо завертелся лысоватый дядя, нашаривая очки на этажерке. – Какая неблагодарная! Наклеветать на мужа…

– Не бреши! Никакая не клевета… А ежель девчонку еще раз тронешь, – мы тобе… морду побьем! – по-мужски поднесла тетка Степанида к бледному лицу бухгалтера кулак.

Он спешно седлал нос очками-линзами, усмехался.

– Угрожаете? Это же разбойное нападение! Вон из дома! – вдруг расхрабрился хозяин, вскакивая с кровати. – Я на вас в суд подам!

– И подавай! Мы всем миром докажем, что ты жену бил! Нам скорей поверят. Мне сам Калинин в Кремле орден вручал… А-а, чего уж там… Валяй его, девки! Трошки поучим!

Куда было совладать тщедушному, узкоплечему бухгалтеру, всю жизнь перебрасывающему костяшки счетов, с тремя казачками? Минуты через три он лежал плашмя на полу, со связанными руками. Таисия споро стащила с него портки и, выдернув, подала ремень тетке Степаниде. Та смолоду была тяжела на руку. А сейчас, охваченная негодованием, со всего маху охаживала дряблый бухгалтерский зад! Он угрожал, потом просил одуматься, наконец, взмолился. Забурунная казачка сжалилась. Лидия, не мешкая, освободила хозяину руки и собрала веревку, припасенную из дому. Сергей Иванович сконфуженно натянул брюки. Поднялся. На лице и шее выступили красные нервические пятна. Он только обиженно сопел да постанывал.

– Мы просто так, в гости, зашли. Трошки побеседовали, – как ни в чем не бывало говорила тетка Степанида от двери. – А будешь Варьку обижать, – заявим в милицию. За беременных зараз строго наказывают!

3

После бурных октябрьских дождей Тиса взбухла, одичало и шумно неслась в плену каменистого русла, рвалась на глинистое прибережье. Понтонеры, возведя через реку мост, наблюдали, как идет переправа. Комендант с подчиненными уже находился на противоположном берегу, поглядывал в бинокль на спускающуюся с взгорья колонну корпуса. За спинами казаков зубчато вонзались в небо хребты Трансильванских Альп. Многие, многие из бойцов остались там навеки…

А в долине Тисы держалась теплынь. Бабье лето вплетало искристые паутинки в рыжие гривы кленов, вязов, легковейно несло их над щетиной лугов и жнивьем. Яков, переводя под уздцы свою умную лошадь, Ладу, с зашоренными глазами ступающую по дощатому настилу, ощущал, как кропили разгоряченное лицо брызги, взлетающие от понтонов, как испуганно вздрагивала кобылка, косясь на изжелта-пепельную стремнину. Она ревела, тянула к себе! На глазах Якова рослый дончак, не