Гончаров - Владимир Мельник

Но дело не только в культе: Пушкина возводили в культ многие писатели XIX века, но лишь одного Гончарова современники открытия памятника Пушкину в Москве в 1881 году вполне признавали продолжателем дела Пушкина. Всё дело в том, что они оба были «эстетиками». Их обоих за этот эстетизм то возводили до небес, то уничижали, порою весьма жестоко. В начале XX века критик Д. С. Мережковский обратил внимание на сходство миросозерцаний Гончарова и Пушкина: «По изумительной трезвости взгляда на мир Гончаров приближается к Пушкину. Тургенев опьянен красотой, Достоевский — страданиями людей, Лев Толстой — жаждой истины, и все они созерцают жизнь с особенной точки зрения. Действительность немного искажается, как очертания предметов на взволнованной поверхности воды».^[280] Несомненно, Гончаров сам чувствовал свою близость к Пушкину яснее других. В 1887 году, в 50-летнюю годовщину со дня роковой гибели Пушкина, он писал великому князю

Константину Константиновичу Романову: «Почти все писатели новой школы, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Майков, Фет, Полонский, между прочим, и все мы, шли и идем по проложенному Пушкиным пути, следуем за ним и не сворачиваем в сторону, ибо это есть единственный торный, законченный классический путь искусства и художественного творчества».^[281] Столь высокое мнение о Пушкине Гончаров выражал неоднократно. В еще более концептуальном виде свою мысль Гончаров изложил в письме к В. В. Стасову через полтора года, 27 октября 1888 года: «У Пушкина — этого отца русского искусства в слове — было два прямых наследника: Лермонтов и Гоголь, породившие целую плеяду нас, деятелей 40-х, 60-х годов, с Островским, Тургеневым, Писемским, Салтыковым и т. д. А затем уже начался (говоря астрономически) млечный путь, целый бесконечный хвост, который тянется и доднесь».

Известно, что он наизусть знал практически всего Пушкина, беспрестанно цитировал его в своих письмах, статьях, очерках, романах. Это много раз отмечали современники писателя: Гончаров «благоговел перед Пушкиным и знал наизусть не только множество его стихов, но и выдающиеся места его прозы».^[282] Любопытно свидетельство известной русской актрисы М. Г. Савиной, касающееся пушкинского вечера, состоявшегося в Петербурге в 1875 году: «Под впечатлением плохого чтения на Пушкинском вечере он прочел «Сцену у Фонтана», Марину… Все, что я знала наизусть из стихотворений, я должна была читать по его просьбе».^[283] Между прочим, Гончаров вместе с Савиной должен был участвовать в чтениях пьесы «Борис Годунов», возможно, в роли Самозванца.^[284]

Пушкин представлял собою не только поэтический, но и личностный, человеческий феномен. Естественно, что Гончаров знал, как и многие его современники, не только творчество, но и биографию Пушкина, причем весьма подробно. Прежде всего при этом он имел в виду два основных источника: статьи Белинского о Пушкине и «Материалы для биографии Пушкина» П. В. Анненкова. Но не только. Прежде всего он сам вчитывался в строки любимого поэта и действительно изучал, а не просто читал Пушкина. В письме к В. П. Авенариусу, издавшему в 1888 году книгу «Юношеские годы Пушкина», романист заметил: «… Я все знаю, что написано в книге, так как изучал Пушкина и все подробности и мелочи его жизни…»^[285]

Романист внимательнейшим образом вглядывался в творческую лабораторию Пушкина: «И у Пушкина «Бахчисарайский фонтан» и «Кавказский пленник» вовсе были не первыми: им должны были предшествовать многие, многие младенческие шаги, которые он, конечно, бросил. Нельзя же сразу в первый раз сесть да написать «Руслана и Людмилу» или «Кавказского пленника». К этим первым произведениям вела, конечно, длинная подготовительная дорога — с трудом, разочарованиями, муками одоления техники и т. д.».^[286] В Пушкине Гончаров черпал силы для своего творчества. В тяжелые моменты жизни, когда современная Гончарову критика, ориентированная на социально-демократические преобразования в русском обществе, порицала романиста за консерватизм в изображении жизни, за слишком большое место, которое занимает в его произведениях любовь (такой упрек прозвучал, в частности, от М. Е. Салтыкова-Щедрина), автор «Обрыва» обращался мыслью к Пушкину. В одном из писем к П. А. Валуеву он рассуждает об этом: «Правду сказать, я не понимаю этой тенденции «новых людей» лишить… произведение чувства любви и заменить его другими чувствами и страстями, когда и в самой жизни это чувство занимает так много места, что служит то мотивом, то содержанием, то целью почти всякого стремления, всякой деятельности, всякого честолюбия, самолюбия и т. д…. Лучшие люди и высокие таланты, начиная с Пушкина — этого певца и истолкователя тонких и нежных чувств и высоких движений человеческой природы, — доискивались трезвой правды в чувстве (!!!), изгоняя хмель, риторику, ложь, сентиментальность и позирование, и дали вечные образцы умного, тонкого и нормального, то есть правдивого проявления чувства в тонких и благородных натурах».^[287]

Пушкин для Гончарова — представитель вершинного мирового искусства, наследник самой глубокой, по мнению Гончарова, реалистической традиции: «Между тем сам Пушкин (бесспорно величайший из новейших классиков) воспринял, однако, в себя весь сок этой «новой силы», реализма, любя в то же время Горация, Анакреона и др., то есть здоровый сок, чуждаясь крайностей, всякой грубости, вульгарности, цинизма — или той сухости, которую выдают за реальную правду самые новые беллетристы (крякающие) и которая ограничивается голой копией с действительности, без лучей поэзии, верностью линий и автоматическим, внешним движением фигур, потому что не умеют дать плоти, крови, красок и жизни своим созданиям.

Тот трезвый и разумный реализм, о котором я говорю — так же древен, как сами классики. Что или кто был реальнее Гомера. Какая правда в живописи деталей: в играх, в битвах, в описании ран, до мелочных описаний домашней жизни, утвари в Одиссее… А Аристофан, а римские комики, а средневековый Дант, потом Сервантес, Шекспир — до Гете и нашего Диккенса-Пушкина».