Та, которая свистит - Антония Сьюзен Байетт

возразил, что не видит в этом ничего дурного. В Антиуниверситете много кто читает лекции, и лекции интересные. Осмелев от внушительности своего голоса, он добавил, что очевидно не хватает докладов по истории и политологии. И предложил, чтобы кто-нибудь выступил на тему сравнения людей с фабричными станками: «руки, головы и голодные рты». Вейннобел улыбнулся Шайтону. Идея отличная. Не мог бы сам мистер Шайтон выступить как представитель университета? Ник промямлил, что у него нет времени, он не готов: работа, диплом, экзамены. И теперь собственный голос вызывал у него раздражение. Он покраснел.

– А если уж речь зашла об Антиуниверситете, который нас окружает и уже проникает к нам, – заметил Боумен, – не стоит ли включить доклад и о телах астральных и эфирных?

Шорох, тяжелая пауза. Ник Шайтон не понимал, к чему клонит Боумен, и поэтому злился. А сам Боумен едва заметно улыбался своим мыслям.

– Многие из вас, возможно, знают, что моя супруга много выступает с такого рода темами перед… альтернативной аудиторией, – начал Вейннобел. – Что ж, каждый имеет право на собственные убеждения и свободу слова. Но я, увы, никогда не соглашусь с тем, что доклад на подобные темы как-то обогатит нашу конференцию. Хотя, разумеется, все по-своему интересно…

Он нахмурился.

Ходжкисс заметил, что вице-канцлер с пугающей серьезностью придумывает, как вызвать у собравшихся ученых интерес к лекциям об астральных и эфирных телах. Ну, этот может. Одной из причин его огромного уважения к вице-канцлеру была та рассудительность, с которой Вейннобел находил что-то интересное во всем. И он представил себе леди Вейннобел в черно-фиолетовом бархатном плаще, лучезарно оглядывающую собравшихся корифеев науки.

– Все, думаю, согласятся, что данные вопросы выходят за рамки нашей конференции, – сказал Вейннобел. – Она и так выходит весьма представительной. Давайте остановимся на этом и прервемся на кофе.

Кофейня находилась этажом ниже. Все двинулись к лифту. Ник Шайтон задержался. Ходжкисс оставил свои бумаги на столе, и Шайтон подумал, что можно украдкой взглянуть на «тревожное письмо» от Хедли Пински. Он прислушался к жужжанию лифта, а затем быстро пролистал бумаги Ходжкисса. Отчасти потому, что не смог задать неудобный вопрос, как просил Джонти Сёртиз.

Дорогой Винсент,

как я говорил, для меня честь выступать на конференции, которая обещает быть насыщенной и увлекательной. Однако есть вопрос, на который, как мне кажется после долгих раздумий, нужно обратить внимание. Это касается Теобальда Эйхенбаума. Не знаю, в курсе ли Вы, что его, как и других ученых, сохранивших свои должности в Германии и Австрии во время войны, обвиняли в «фашистском прошлом». Конкретно про него говорили немного, но факты имеются, и эта бомба может рвануть. Прилагаю работу, писанную им в 1940 году, о стадном чувстве и врожденной и рабской психологии, а также о необходимости избирательной селекции. На мой взгляд, это пример некритического социал-дарвинизма и заигрывания с евгеникой. Журнал выходил только на немецком и только в качестве периодического издания, и в нем, как Вы убедитесь, время от времени встречаются некоторые термины из отвратительного лексикона национал-социалистов. Можно с большой долей вероятности утверждать, что написан этот текст в известных целях. Эйхенбаум никогда не переставал работать, в то время как, скажем, Тинберген побывал в нидерландском концлагере за то, что протестовал против увольнения профессоров-евреев.

Нет, я не отказываюсь выступать на одной трибуне с этим человеком, которого я лично не знаю. Многие его научные достижения неоспоримы, и отвечать ему ни перед кем не приходилось. Но я не обещаю – cave canem[74], – что не буду задавать неудобных вопросов, буде потребуется.

Больше всего меня беспокоит сейчас непредсказуемая реакция студентов. У меня в стране никого не смущает, когда в участии в разного рода собраниях отказывают правым политикам, шовинистам всех мастей, военным историкам и т. п. Я слышал, что и Ваши студенты выступают все активнее и все громче. Прежде всего я верю в свободу слова. Но не все верят в то, что она действительно есть. Обязательно прочитайте статью Эйхенбаума и поразмыслите над всем этим. Я, впрочем, ни к чему Вас не подталкиваю и ни на чем не настаиваю.

С сердечными пожеланиями,

Хедли

Ник Шайтон по-немецки не читал. Перед ним лежали ксерокопии страниц работы Эйхенбаума «Helder und Herde»[75]. Закралась мысль взять весь документ, спуститься на лифте и поискать копировальный аппарат. Но это слишком рискованно. Он достал ежедневник, переписал немецкий заголовок, выходные данные издания, дважды перечитал письмо, запомнил фразу «отвратительный лексикон национал-социалистов» и спустился пить кофе к самому концу перерыва.

Когда все снова собрались в зале для совещаний, вице-канцлер отметил, что многого уже удалось достичь. Конференция станет свидетельством того, что новый университет воплощает заложенные его создателями идеи и является особой структурой, сетью, микрокосмом взаимодействия наук и концепций. Ходжкисс смотрел на Вейннобела со смесью восхищения и легкого раздражения: он-то знал, какая картина рисуется вице-канцлеру. Новые замысловатые связи между кровообращением, историей генов, богословскими тезисами и ребусами, языками людей и зверей, плотью, костями, мозгом, мыслями и чувствами. Вейннобел был человеком Возрождения, эрудитом, обладавшим необычной памятью на связь тончайших нюансов в самых разных сферах. И эта его страсть к нюансам распространялась и на планирование университетской жизни. Для него были важны и дизайн стульев, и проектирование дорожек, а также их значение для жизни всего этого мирка. Интересовали его микроскопы и телескопы, вычислительные машины и эстетические теории. Ходжкисс часто думал о том, что такие, как Вейннобел, наивные идеалисты не понимают, что вселенной управляют грубые силы, которым нет дела до его знаний и взглядов, – эти силы относятся к ним настороженно. Как и большинство вице-канцлеров, он не знал, что многие из его коллег либо рассматривают конференцию как возможность продвинуться по службе, либо раздражены из-за того, что область их научных интересов и политическая конъюнктура остались без внимания. Все это он замечал, только когда ему указывали.

Ник Шайтон напомнил: кажется, надо иметь в виду, что студенты сильно обеспокоены непосильностью четырехлетней программы, включающей множество дисциплин. Им – многим из них – не нравится заниматься математикой и языком. Не тянут.

Ходжкисс ответил, что всегда готов с ними это обсудить.

Зашла речь и об Антиуниверситете. Он разрастался. Дома на колесах и палатки занимали уже два поля. Шум-гам не прекращается: музыка, барабанный бой. Все чаще туда на лекции забредают студенты университета – особенно на те, где говорят о проблемах пола, астрологии и анархии. Откуда тут взять время на математику и языки.

– Закона они не нарушают, –